Гении и прохиндеи - Бушин Владимир Сергеевич (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
Во-первых, стишок назывался не "Похороны Толстого", а "Кроны и корни". 28 лет после смерти Пастернака автор стихотворения молчал (все-таки не сорок!), а в 1988 году вдруг объявил в еженедельнике "Неделя": "В тягостной атмосфере антипастернаковских гонений похоронного лета 1960 года мне все же удалось напечатать в газете "Литература и жизнь" стихотворение "Кроны и корни" с подзаголовком "Памяти Толстого"... Вот, мол, какое было "страшное", "чудовищное" время, и как приходилось ловчить да изощряться честным и благородным людям. Но, к сожалению, здесь всё вранье в том же евтушенковском духе. Во-первых, стихотворение было напечатано не "похоронным летом", а 20 ноября, т.е. глубокой осенью. Во-вторых, никакой "атмосферы антипастернаковских гонений" тогда не существовало. Об этом говорят хотя бы такие факты: именно в ту пору не где-нибудь, а в издательстве "Художественная литература" готовилась большая книга умершего поэта "Стихотворения и поэмы", которая в 1961 году и вышла. Или: именно в то "похоронное лето" Вознесенский, уже тогда известный своим безумным обожанием Пастернака, был принят в Союз писателей. Да не с его ли рекомендацией9 В свете этих фактов можно по достоинству оценить храбрые слова "мне всё же удалось (!) напечатать",.. Можно подумать, что при этом гонимый молодой автор одолел невероятные преграды, чем-то жертвовал, рисковал или выдержал титаническую борьбу. Всё это просто уморительно, ибо номер газеты "Литература и жизнь" от 20 ноября 1960 года был целиком посвящен Льву Толстому, 50-й годовщине его смерти. Там напечатаны материалы, принадлежащие перу А.И.Куприна, тогда еще здравствовавших А.Б.Гольденвейзера, Ольги Форш, Алисы Коонен, Ефима Пермитина, Льва Никулина, Виктора Шкловского, Дмитрия Благого...Всего около тридцати авторов, увы, ныне ушедших, кроме долгожителя Вознесенского, которому тогда только что принятому в Союз писателей молодому поэту, возможно, даже заказали стихи специально для этого номера газеты . А главное, в стихотворении "Кроны и корни" и не пахло Пастернаком, и тени его не было, а все соответствовало облику и обстоятельствам смерти Толстого. Чего стоит хотя бы одно лишь упоминал и о "полянах", - кто же при этом не вспомнил бы Ясную. А двукратное упоминание об "уходе" да еще о "побеге", - и этого достаточно, чтобы вызвать в памяти образ Толстого. А Пастернак, как известно, с переделкинской дачи, подаренной Сталиным, никуда не уходил и не убегал, если не считать уход от Евгении Владимировны Лурье к Зинаиде Николаевне Нейгауз и далее - к Ольге Всеволодовне Ивинской. Но это же всё в пределах дачного участка... Знатоки биографии Толстого могли отметить и такую деталь в стихотворении Вознесенского:
Художники уходят
без шапок...
В ночь ухода из Ясной Поляны Толстой действительно потерял шапку в кустах усадьбы и долго искал её в потьмах. Уж не говорю о строке
Листву роняют кроны...
Это же бывает осенью, когда хоронили Толстого, а Пастернака хоронили 2 июня, когда иная листва еще и не совсем распустилась... Так вот, не такой ли достоверности "портрет Пастернака" сочинил и Евтушенко, используя маску Луговского? Но больше всего здесь изумляет то, что об акции своего беспримерного мужества один молчал, как уже сказано, 28 лет, а второй аж 41 год . И так это мужество было умело замаскировано, что ни одна живая душа, даже собратья по стихотворству, о нем не догадывалась. Замечательно! Однако же и досадно: ведь этак могло случиться, что вообще никто никогда не узнает и не оценит беспримерных деяний. И вот, прождав почти четверть века, Вознесенский, наконец, решился подсказать тугодумам. В 1984 году, включая это стихотворение в собрание своих сочинений, строку "зияет дом его" он переделал так: "на даче никого". Уж теперь-то, надеялся, все поймут: кто же не знает, что у Толстого было родовое имение и дом в Хамовниках, а у Пастернака сталинская дача в Переделкине. Но прошел год, другой, третий,опять никто ничего не понимает! Между тем, пошел уже 28-й год...И тут Вознесенский не выдержал, возопил со страниц "Недели": - Да вот же я о ком скорбел, братцы!.. Ну жен мне их Толстой!.. Все рты разинули. Распространилось глобальное недоумение. Из сотоварищей Вознесенского по тому номеру газеты уже никого не осталось в живых. В противном случае, пожалуй, даже молчаливый А.Б.Гольденвейзер (как часто в студенческие годы я встречал его в Большом зале консерватории!) мог бы нарушить свое молчание примерно так: "Да известно ли вам, сударь, как такие проделки называются? Это же все равно, что принести на могилу, обливаясь слезами, венок с лентой "Дорогому и незабвенному ММ", а потом под покровом ночи перетащить его на другую могилу и нацепить новую ленту - "Дорогому и незабвенному НН". Однажды в Ясной, когда я играл для Льва Николаевича "Крейцерову сонату", он вдруг прервал меня и сказал: "Александр Борисович, если встретите Вознесенского и Евтушенко, влепите им по оплеухе. Кто-то из них напишет:
Нам, как аппендицит,
Поудалили стыд.
И оба они будут жить под этим девизом." Гений предвидел ваше паскудство."
Но, увы, и Александр Борисович умер еще в 1961 году. И может быть, не столько от старости, сколько от огорчения: узнал, что Вознесенского недавно приняли в Союз писателей, а Евтушенко давно уже там. Заметив однажды, что на похоронах Пастернака "так печально мало было писателей", Вознесенский сокрушался по поводу чудовищной эпохи: "Увы, это был пример бытовавшего тогда двоедушия, "двойного счёта", когда иные восторженно шептались о поэте дома, но клеймили его с трибуны и не решались даже проститься". Кто ж станет спорить, двоедушие всегда было есть и будет. Об одном из примеров его вспомнила как-то дочь Марины Цветаевой - Ариадна Сергеевна: "Было это в пятьдесят седьмой году в Переделкино. Помню так. В столовой огромная ёлка. За огромным столом - Борис, его жена Зинаида Николаевна, Ахматова, артист Ливанов, Федин, Нейгаузы, какой-то начинающий поэт Андрюша...Пили, ели, развеселились все. Потом Пастернак читал свои стихи...Начинающий Андрюша всем по очереди смотрел в рот. Этот Андрюша писал под Пастернака. Борис наставлял Андрюшу, а когда умер, улыбчивый Андрюша не отважился даже пойти провожать своего наставника и учителя - оторопь взяла"(С.Грибанов. Тайна одной инверсии. М , Воениздат.1985. с.62). Однако же сам Вознесенский уверяет, что на похоронах Андрюша был, а вот от поминок отказался. У него и довод очень веский, даже возвышенный: "На дачу я не пошел. Его там не было". Да, покойники, как правило, в своих поминках не участвуют. Похоже, молодой поэт узнал тогда об этом впервые.
Но вернемся к Евтушенко. Представьте себе, ныне он проклинает не только страшную советскую эпоху, но и "бесстыдное приспособленчество к сегодняшнему беспределу, происходящее от желания оправдать свою беспринципную готовность лечь под потную волосатую тушу нынешней неизвестно какой системы - результата свального зоологического греха дворняжек, лагерных овчарок и компьютеров на пустырях истории". Во загнул! И волосатая туша власти, и дворняжки, и овчарки, и компьютеры, и пустыри истории... И это не всё! Дальше он сливает два потока своей лютой ненависти в один, вспомнив о своей собственной молодости, "не догадывавшейся тогда, как её растопчут - сначала сталинские палачи, а затем те, кто нагло осмеливался называть себя демократами, а на деле оказались политическими наперсточниками. " Как говорил Чехов, сюжет, достойный кисти Айвазовского: наперсточник с доельцинским стажем обрушился на наперсточников ельцинской поры. Но заметьте: ни единого конкретного имячка. "Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке страшно Я упомянул Беллу Ахмадулину, первую жену Евтушенко. Недавно в интервью "Литературной России"(№ 32) она сказала :"Я абсолютно нищий человек..." Ах, Белла!.. В 1959 году был вечер, посвященный 25-летию Литературного института. Почему-то его устроили в здании банка, что недалеко от института на этой же стороне Тверского бульвара. Не помню официальной части вечера, не помню никого, а помню только, как танцевал с пленительной студенткой. Я спросил, как её имя. "Белла."- "Так вы Ахмадулина? Это о вас говорят, будто Сельвинский сказал, что в ваших стихах проблески гениальности?"- "Обо мне"... И вот с газетного листа на меня смотрит нищая старушка...Помните старинный романс?
