Народная монархия - Солоневич Иван Лукьянович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Мы обязаны констатировать тот факт, что мечта об объединении человечества в «едино стадо» в единое общежитие — есть древнейшая мечта всей человеческой культуры. Ее нужно констатировать как факт. Десятки государственных образований, десятки религий, сотни философий и прочего пытались объединить, если не весь мир, то, по крайней мере, его культурную часть. Одно время это почти удалось Риму. В настоящее время имеется два и только два конкурента: Россия и англосаксонский мир. И сейчас, как и всегда, имеется три и только три варианта для «мира всего мира»: диктатура, монархия и республика. Наполеон, Гитлер и Сталин шли путями диктатуры, Америка и Англия идут путями республики, Россия шла путем монархии. Сейчас силы англосаксонского мира, вероятно, превышают силы России. И на некоторый исторический период мировые процессы будут решать США. Во внешнеполитическом отношении революция уже отбросила нас лет на двести назад. Контрреволюция отбросит еще лет на сто. По всему ходу событий можно надеяться на то, что лет этак в пятьдесят после контрреволюции, — мы наверстаем все три столетия, как это мы проделали после Смутного Времени. Но в данный момент оценивая прошлые и нынешние попытки построения империй, мы обязаны судить их «без гнева и пристрастия». Без гнева по адресу конкурентов и без пристрастия — по своему собственному. Просто: как, когда и почему удалось, как, когда и почему не удавалось?
Польская попытка сейчас кажется нам несерьезной. В XVI веке она была очень серьезна. Франция очень долгое время держала свое знамя самого передового отряда человеческой культуры, и другими «миссиями» не занималась почти вовсе. Свои колониальные владения она разбазарила быстро и довольно беззаботно, попытки построения «нового порядка» в Европе, предпринятые французской революцией и ее наследником Наполеоном I, не имели в сущности, никакого влияния на умы французского народа. С 1789 до 1917 года Франция видела свою миссию в революции: именно она была передовым отрядом «свободы, равенства и братства», выраженных в Робеспьере, Марате и Торрезе. Сейчас и за этим угнаться довольно трудно. Какой-нибудь Марат мог действительно греметь во всей философически и революционно настроенной Европе, какой-нибудь Торрез только и мог делать, что плясать под сталинскую дудку. Победа революции при Наполеоне означала бы превращение России в колонию. Победа в сущности той же революционной линии при Сталине означила бы превращение Франции в вассала Политбюро. Два раза в своей истории Германия проявила истинно чудовищное напряжение всех своих сил — в Первую и во Вторую мировые войны — и оба раза закончились истинно чудовищными катастрофами, что, впрочем, не совсем исключает и третьего раза.
В числе прочих вещей, о которых историки нам или не говорили вовсе или говорили путано и воровато, имеется и тот факт, что Россия является старейшим национальным государством Европы: в середине IX века Киев говорил о своей исторической роли в тех же формулировках, как и Петербург началу XX. Основные линии исторического развития за эти одиннадцать веков остались теми же. Основные политические идеи, изложенные в наших первых летописных списках повторялись даже и Сталиным. Одиннадцать веков тому назад каким-то таинственным или странным образом, где-то между Финским заливом и Черным морем, внезапно возникла государственность в принципиально готовом виде. А так как таких скоропостижных явлений в истории не бывает, — то мы могли бы предположить, что ДО Рюрика с его сундуками, какая-то государственность, или идея государственности, уже существовала на Великом Водном Пути. Но о ней мы, вероятно, не узнаем никогда и ничего.
Если из истории Киевской Руси выкинуть кашу князей и изгоев, половцев и печенегов, борьбы за «киевский стол», или походов на предмет выколачивания дани, то перед нами станет очень простая и изумительно ясная схема построения русской государственности — схема, которой нация придерживалась одиннадцать веков. Были «влияния», были катастрофы, были трагические провалы, но в общем страна тянулась к своей схеме — доминанте, линии, инстинкту, — как хотите, — и из каждого провала снова выкарабкивалась к своей прежней, старой, веками испытанной, схеме.
Я вовсе не хочу утверждать, что эта схема является наилучшей из мыслимых, возможных или даже существующих. Очень большое количество всяких схем уже отошло в вечность. Но, например, вопрос о преимуществах русской и английской схем — история уже решила. Однако, совершенно очевидным является то обстоятельство, что как только Россия отходила от своей схемы — не получалось ровным счетом ничего, кроме провалов и катастроф. Нация как-то повторяет пути индивидуального развития: эллины строили искусство, римляне строили империю. Из государственности у эллинов не вышло ничего, из искусства у римлян не вышло ничего. Объяснить все это географическими условиями Пелопонесского или Аппенинcкого полуостровов было бы очевидной глупостью. Точно такой же, как попытка объяснить дарования Ломоносова его архангельским происхождением или Толстого — его тульским. Каждому — свое…
Киевская государственность рождается в каком-то, я бы сказал, подозрительно готовом виде: сразу. Основная черта ее схемы — это уменье уживаться. Эту черту можно и оценить, или даже понять, только при сравнении с первыми шагами других государственных организаций мира. Рим — долго, упорно и беспощадно давил все окружающие его племена. Разделял, чтобы властвовать, устанавливал иерархию патрициев и плебеев, римских граждан и союзников — граждан разных разрядов, — как это делала и Германия Гитлера. Рождение всякой европейской государственности связано с долгим периодом резни, в результате которой возникает «первый среди равных», некий «а я вас всех давишь», и устанавливает абсолютизм. Классический и уже законченный пример — это Франция Людовика XI. Из кровавой каши вековых феодальных войн возникает сильнейший, навязывающий свою волю остальным.
В Киеве какие-то древляне и поляне, торки и берендеи, варяги и финны — уживаются без всякой или почти без всякой резни. Представьте себе Великий Водный Путь где-нибудь в Европе: сколько одних «заградительных отрядов» было бы понасажено на этом пути? Сколько торчало бы замков, «Раубритеров» — рыцарей разбойников, какими пергаментами оградил бы свое право на пошлины и прочее каждый феод, который в Европе возникал на каждом перекрестке каждого торгового пути? Мы привыкли учитывать влияние существовавших явлений истории. Попробуем представить себе влияние не существовавших. Той войны всех против всех, которая была так характерна для Европы этих веков, на Руси или почти не было, или не было вовсе. Религиозных войн не было вовсе. Если бы организационная сторона русской государственности равнялась бы современной ей западноевропейской, то России просто-напросто не существовало бы: она не смогла бы выдержать. Россия падала в те эпохи, когда русские организационные принципы подвергались перестройке на западноевропейский лад: удельные наследники Ярослава Мудрого привели к разгрому Киевскую Русь, отсутствие центральной власти привело к татарскому игу, петровская европеизация привела к крепостному праву ленинское «догнать и перегнать» — к советскому.
Организация Киевской и Московской Руси в их лучшие времена была, в сущности, элементарно проста. Можно было бы сказать: гениально проста. Это была организация единства во имя общего блага: лозунг, который красовался на знаменах Гитлера и из которого не вышло ничего. «Общее благо — перед частным». Но в немецком представлении общее благо есть гигантский пирог и если я чуть-чуть зазеваюсь, то от этого общего пирога на мою долю не останется ни крошки. Все сразу накидываются на пирог — и от него ни крошки не достанется никому.
Об организационных способностях русского народа я уже говорил. Хочу повторить, еще раз: в этом вопросе, как и в очень многих других, русское общественное сознание было переполнено безнадежной путаницей понятий и терминов. Опоздание сибирского экспресса на три часа вызывало скулеж: «вот — наша русская безалаберность, — то ли дело у наших соседей немцев!». У наших соседей немцев экспресс обслуживает максимум тысячу верст плотно населенной местности, — наши экспрессы покрывали и пять и восемь тысяч верст — по тайге, по пустыням, по заносам, разливам и всяким таким достопримечательностям наших просторов. Но когда в Германии выпадает снегу на пять сантиметров больше обычного — немецкие экспрессы опаздывают не хуже, чем опаздывали наши. Мы привыкли думать — или нас приучили думать, — что, что уж что, а организация быта, повседневной жизни, «мелочей быта», в Европе поставлена неизмеримо лучше нашего. Что:
