Собственность и государство - Чичерин Борис Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
Для юриста это различие составляет азбуку его науки. Что сенсимонисты смешивали оба начала, в этом нет ничего мудреного Они были более филантропы, нежели правоведы. Но удивительнее то, что эта ссылка на отмену средневековых привилегий, в доказательство неправомерности наследования частной собственности, повторяется доселе. Ее можно найти например у Шеффле [105]. Такое смешение понятий не делает чести современной науке.
Что касается до формулы сен-симонистов: "каждому по способности и каждой способности по ее делам", то она отнюдь не может быть признана мерилом в распределении имущества. Если бы каждый безусловно начинал с самого себя и ничего не получал от других, то можно было бы требовать, чтобы он имел только то, что он заслужил. Но человек пользуется и тем, что ему даром дает природа, и тем, что приобретено трудами его предков. Эскимос не обладает теми естественными богатствами, какие природа без всякой заслуги доставляет жителям южных стран. Он не обладает и теми накопленными веками благами, какие достаются на долю образованному европейцу. Все человеческое развитие основано на том, что вновь нарождающееся поколение даром получает наследие своих отцов. Каким бы способом ни совершалась эта передача, приобретаемое таким образом достояние не заслужено; оно получается единственно потому, что дети являются продолжателями дел своих отцов. На этом зиждется и наследственное право. Самая формула сен-симонистов не отвечает требованиям безусловной справедливости, ибо на каком основании способнейший, прежде нежели он работал, получит более других? Он и без того может заработать больше. Держась этого начала, скорее следовало бы дать лишнее неспособному, ибо он не в состоянии заработать столько, сколько другие. Именно в силу этого соображения, формуле сен-симонистов коммунисты противопоставили другую: "каждому по потребностям". Но тут уже исчезает всякое справедливое воздаяние; распределение совершается во имя начала любви, которое, однако, в свою очередь, не способно быть мерилом имущественных отношений, ибо любовь есть начало нравственное, а не юридическое, свободное, а не принудительное, между тем как в распределении имущества требуется именно юридическое начало.
Сен-симонизм с своею формулою исчез, и никто уже об нем не упоминает иначе как с исторической точки зрения. Но возражения его против наследства были подхвачены другими. В новейшее время с большим аппаратом учености выступил против наследственного права Лассаль. Опираясь, с одной стороны, на диалектику Гегеля, а с другой стороны на свои собственные историко-юридические исследования, особенно по римскому праву, он хотел доказать, что наследство есть не более как историческая категория, которая должна исчезнуть с дальнейшим развитием человечества. Весь этот аппарат учености был однако выставлен на сцену единственно за тем, чтобы прикрыть самую вопиющую софистику, которая раскрывается до очевидности, как скоро мы от внешнего покрова обратимся к умственному содержанию теории.
Чтобы доказать чисто историческое значение наследства, надобно было бы проследить это учреждение в его всемирно-историческом развитии. Вместо того Лассаль ограничивается подробным исследованием римского права, как чистого изображения наследования по завещанию, и затем, в виде придатка, присоединяет к этому легкую характеристику германского права, представляющего последовательное осуществление начал наследования по закону. В римском завещании, по мнению Лассаля, выражается идея продолжения воли после смерти, а эта идея, в свою очередь, выражает собою римское понятие о бессмертии, составляющее известную ступень развития субъективного духа. На Востоке лицо еще погружено в общую субстанцию: в классическом мире оно постепенно от нее освобождается. В Риме личный дух приобретает понятие о своей бесконечности, но еще в приложении к земному бытию: воля умершего властвует над оставленным им имуществом. В христианстве, наконец, эта бесконечность понимается как отрешенная от земли. Отсюда ясно, заключает Лассаль, что римская идея бессмертия, выразившаяся в завещании, составляет только преходящую ступень человеческого развития. В действительности она противоречит природе вещей, ибо, по естественному закону, воля человека прекращается с его смертью, и продолжение ее в другом лице есть не более как юридическая фикция, которой несостоятельность обнаруживается при столкновении с жизнью. Вся история римского наследства представляет постепенное разрушение этой фикции; но с ее падением и с превращением наследства, из продолжения воли умершего, в простую передачу имущества, уничтожается самая идея, руководившая римским правом, а вместе с тем исчезает и сам римский народ, уступая место новым племенам, носителям новых начал.
С другой стороны, в германском праве на первых порах субъективный элемент совершенно устраняется. Наследование представляется как вступление наследника в обладание имуществом, которое уже и прежде принадлежало ему по семейному праву. При столкновении с Римом и у германцев появилось завещание; но это произошло единственно вследствие недоразумения. Германцы, говорит Лассаль, не понимали, что оно противоречило господствовавшим у них началам. Точно так же и церковь, которая своим авторитетом освящала завещание, не догадалась, что оно противоречит христианскому понятию о бессмертии, которое, отрываясь от земли, переносится на небо. Между тем под влиянием этих чужеземных начал, а также и дальнейшего развития свободы, самая идея германского наследования падает. Наследник перестает иметь какое бы то ни было право на имущество при жизни владельца. Последний становится полным и свободным собственником. Таким образом, наследование по закону, в свою очередь, оказывается такою же преходящею историческою ступенью, как и наследование по завещанию.
Что же остается в результате? Чистая воля государства, на которой и основано все существующее наследственное право европейских народов. Семейство является здесь не более как государственным учреждением; воля завещателя, только в силу государственного закона, получает значение после смерти. Но то, что установлено государством, им же может быть отменено. Лассаль утверждает даже, это по существу дела, государство не может исполнять волю человека, который перестал существовать. Эта фикция разрушается диалектическим процессом исторического развития, а с тем вместе должно исчезнуть и самое наследство, которое оказывается тем, что оно есть на самом деле, то есть преходящим историческим моментом. Ошибка философов, которые старались оправдать ту или другую форму наследственного права, по мнению Лассаля, состоит в том, что они исторические явления принимали за вечные начала человеческого духа. Так Лейбниц, возводя завещание к бессмертию души, проводил только римское понятие. С другой стороны, теория Гегеля не что иное как сколок с германского права. Но так как обе теории одинаково ложны, то обе должны быть отвергнуты. В результате оказывается нуль [106].
Таково учение Лассаля. Из сказанного выше можно видеть всю его несостоятельность. В нем факты представлены не только в отрывочном, но и в превратном виде. Наследование по закону не есть чисто германское явление. Оно существует у всех народов, на Востоке, так же как и на Западе, в древнейшие времена, так же как и в новейшие. Выставлять его в виде преходящего исторического момента значит сознательно идти наперекор очевидной истине. Если та форма, которую оно первоначально имело у германцев, уступает место иной, то это означает только, что оно согласуется с потребностями свободы, а никак не то, что семейство превращается в государственное установление. Точно так же и завещание не есть чисто римское учреждение. Его можно найти и у евреев, и в Греции, и у всех новых народов; у нас, как мы видели, оно существовало издревле. Приписывать введение его у германцев и освящение его христианскою церковью недоразумению и ошибке значит вносить в историю совершенно произвольные толкования. Такие искусственные объяснения сами себя обличают. С развитием свободы неизбежно является завещание, точно так же как с другой стороны, злоупотребления свободы вызывают обязательные постановления в пользу законных наследников. Историческое разложение односторонних форм доказывает отнюдь не безусловную их несостоятельность, а только необходимость восполнения, посредством сочетания с противоположным началом. Это и есть указанный выше результат, как развития мысли, так и развития жизни. Ничего другого из беспристрастного изучения истории нельзя вывести.
