В схватках с врагом - Соколенко Н. (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
…Тормоз или газ? Газ! Двигатель заревел. Машина, не послушавшись руля, соскользнула с высокой глинистой колеи и плюхнулась в наполненную водой яму. Мотор заглох. Вот тебе и экономия времени, и кратчайшая дорога! «Федька на пасху на лошади проехал, а уж ты — как по воздуху пролетишь, если только в Гнилушке не застрянешь», — вспомнил Сергей слова женщины, порекомендовавшей ему дорогу, и засмеялся.
Вытянуть машину не удалось, бросить ее здесь на ночь было нельзя.
Неудачливый шофер уже было задремал на заднем сиденье, когда послышались шаги и знакомый голос:
— Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!
Дверца открылась, в луче фонарика — лицо Николая Краснова.
— Ты как попал сюда? — удивился Петров.
— Никакого чуда. Звонил из соседнего сельсовета, сказали, что ты из деревни поехал в город через Гнилушку.
Петров поинтересовался, как идет дело с розыском Шевылева.
— Что говорят солдаты из его команды? Когда они с ним расстались?
— Не знаю. Я еще никого из них не нашел. Но кое-какие сведения собрать удалось. Фролов тебе рассказал правду, но не всю. Шевылев с конниками после расстрела вернулся в деревню и стал доискиваться, кто дал хлеб. По его приказу плетьми избили трех стариков. Он хотел спалить всю деревню, но этому воспрепятствовал Фролов. Сразу после отъезда карателей люди пошли в лес искать раненых…
— Откуда о них стало известно?
— Да от Лукерьи. Когда боец пришел в деревню, он попал в дом к Лукерье. У нее он и попросил хлеба для себя и троих раненых товарищей, прятавшихся в шалаше в лесу, недалеко от деревни. Просил связать их с партизанами. Она дала ему хлеб…
После отъезда карателей (их спугнули выстрелы в бору) все: и старики и дети — пошли в лес, отыскали тело паренька, а недалеко — всего метрах в пятидесяти — и шалаш. Раненых принесли в деревню и поместили у Лукерьи в доме, на чердаке. Вся деревня выхаживала их, оберегала. Команда Шевылева потом еще неделю стояла в деревне, но об этих красноармейцах они не узнали.
— Как я представляю себе дальнейший розыск? — продолжал Николай. — Искать и Шевылева, и солдат команды Фризнера — очевидцев и соучастников его преступлений.
Команда образовалась в декабре 1941 года, во Ржеве. Там в бывших складах Заготзерна гитлеровцы устроили лагерь для военнопленных. 26 декабря всех их выгнали на улицу. Перед строем прошелся фельдфебель Шевылев, к тому времени уже награжденный Железным крестом. Он призывал голодных, измученных людей вступить в карательный отряд для борьбы с партизанами. Добровольцев обещали сразу же накормить. Среди пленных нашлась лишь жалкая горстка предателей.
Вот так и была сформирована эта команда. Принцип — предательство, цена ему — котелок каши… Где шли штабные машины с эмблемой корпуса на дверцах — белые ветвистые рога оленя на черном щите, там скакали и конники Шевылева. Ржевский, Оленинский, Вольский районы.
— И вот на Смоленщине команда исчезла, — закончил свой рассказ Николай. — Корпус остается, конников нет. Сотни документов, а никакой ясности. Я могу тебе показать весь путь 41-го корпуса, назвать все сражения с его участием, знаю, где он был наголову разгромлен, но данных о судьбе той горстки предателей нет.
Сергей посоветовал ему довести до конца опрос местных жителей, поговорить со всеми людьми, даже с теми, кто видел этих конников хотя бы один раз или только слышал о них.
— Я уже разговаривал со многими жителями тех деревень, где останавливался Шевылев. Они мало что добавили к сказанному Фроловым, разве только прозвище, которым окрестили Шевылева в округе: Гунявый. Там, где размещался штаб корпуса, все местное население из деревни выгоняли.
— Так вот, по-моему, надо поговорить со всеми без исключения. Случайно оброненная фраза, слово, примета — все, что могло сохраниться в их памяти, может навести на след.
Чем чаще вспоминал Николай свой ночной разговор со следователем, тем больше убеждался в правоте его слов.
И он снова пошел по пути, пройденному головорезами из охранной группы генерала Фризнера. Ночевки в тех же деревнях, встречи в поле, разговоры на завалинках, беседы в колхозных канцеляриях — везде люди отвечали охотно, желая помочь сдернуть завесу с прошлого.
Сотрудник органов государственной безопасности узнал имена почти всех конников, мог теперь обрисовать характер, привычки почти каждого из них. И все-таки ни одной фамилии!
Наконец поиск снова привел Краснова в Тупилино.
В Тупилино Краснов пришел как раз в тот момент, когда там ревели два трактора: бригадир рушил старую хату Лукерьи Гавриловой. С этой женщиной, хотя в его материалах она и занимала важное место, Краснов пока еще не беседовал: она долго лежала в больнице, находясь в столь тяжелом состоянии, что врачи запрещали ей разговаривать, а потом уехала к своим родственникам не то на Урал, не то на Дальний Восток, и он так и не смог узнать ее точный адрес.
Со слов других лиц было известно, что хотя солдаты команды ставили своих коней в ее дворе, но она с карателями совсем не общалась: ее выгнали из дома, и она приютилась на другом конце деревни. Но, интересно, как же жили на чердаке ее дома трое раненых бойцов? Не может же быть, чтобы они целую неделю находились без пищи, без воды и ухода? Значит, Лукерья все-таки нашла способ поддерживать их и в эти трудные дни?
…Оба трактора натужно заревели и рванули стальной трос. Старый дом рухнул, подняв громадное облако пыли, мусора и мелких щепок. Грохот свалившейся кровли, треск ломающихся балок и опор слился с восторженным криком детворы.
Краснов поздоровался с бригадиром, молодым парнем, недавно отслужившим срочную (он уже был знаком с ним по первому посещению деревни). Потом спросил, ткнув рукой в развалины:
— За что вы его так?
— Стал тормозом на пути прогресса. Решили мы уток разводить, речку запрудили, вот здесь озеро разольется.
— А где Лукерья сейчас живет?
— Вон на горе ей новый дом строим. А пока в Рольне, на Смоленщине, у сестры гостюет. Если уже не уехала — к брату собиралась, в Донбасс.
— Съездить к ней надо. Поговорить. Челом бью насчет лошадки, — попросил капитан.
Хотя и трудно было в сенокосную пору найти свободную лошадь, но бригадир распорядился запрячь молодого жеребца Урагана и сам решил съездить вместе с Красновым в Рольню. В разговоре дорогой он обронил фразу, которой объяснил Краснову свою заинтересованность в розыске:
— У меня Гунявый отца плетьми засек… В таком деле счет не на деньги ведется…
С того же началась и беседа с Лукерьей Ефимовной. Она показала капитану письма с фронта от сына, погибшего в первые месяцы войны. Погиб и младший сын. Беседа оказалась, как и можно было ожидать, интересной.
— В сорок втором, Лукерья Ефимовна, как мне рассказали в деревне, вы трех красноармейцев спасли. Как вам удалось спрятать их от фашистов?
— Так не одна я. Целое Тупилино их выхаживало.
— Ну а когда каратели снова приехали?..
— Я на крылечке была. Глянула: по дороге — пыль из леса. Я скорей на чердак, упредить болезных: «Белогвардейцы скачут». Примчались они прямо к моей хате, а их главный орет мне: «Твоя хата?» «Моя», — говорю. «Убирайся отсюда! Ревизуем для наших коней…»
— А как звали фельдфебеля?
Складка раздумья борозднула лоб. Лукерья провела ладонью по щеке, обрадовалась:
— Гунявым его звали, сынок, Гунявым.
— Ну а имя какое у него было?
— А пес его знает, — последовало без запинки, — он мне не представлялся. Так вот… Погнал меня из хаты: «Иди куды хочешь». Кликнул одного, усатого, Яшкой его звали: «Посмотри, что там есть». Тот и давай внюхиваться — и на дворе, и в хате, и в подпол слазил, не поленился. Докладает: «Так и так. Все в порядке». — «А под крышей смотрел?» Яков приделывает лестницу, взлезает. Пошатнулась я, сердце захолонуло: лежать мне в землице-матушке с солдатиками родненькими рядом! Ведь там, под крышей, и спрятаться негде… А тот забрался и кричит оттуда: «Господин фенфебель, ничего не обнаружил!» Стою столб столбом: «Куда же они сховались?» Здесь Гунявый на меня взъелся: «Почему, дескать, не приветствуешь? Хочешь, твою хибару всю спалю?» Яков шепчет: «Вались в ноги», — подталкивает меня. Упала, заголосила, смотрю, паразит, доволен… Вот так поставили животину на двор, а меня вон выгнали… Вечером разыскал меня Яков: «Что делать будем? Ребят поить-кормить надо» (он, оказывается, их увидел, да не донес). Думали-думали, и придумал он: «Самогонки надо. Пролезу в ординарцы, буду в деревне на день оставаться, и продержим их. Тем более уедем скоро…» На такое дело не самогон, а кровинушку всю по капле отдашь. Сделали. Так и подсобила я Якова в ординарцы. Проститься пришел, на нем лица не было. «Не поминай, — говорит, — Лукерья, лихом. А этому Лешке все равно не жить», — про фенфебеля, значит…
