Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Одна из главных причин, по которым эту нему нельзя похоронить и забыть, – то, что немногие люди, ответственные за совершение преступлений в послевоенных лагерях для пленных, были вообще привлечены к суду. Комендант лагеря в Ламсдорфе Чеслав Гжеборски предстал перед судом коммунистических властей в 1956 г., но был признан невиновным. После падения коммунистического режима в 1989 г. расследование событий в Ламсдорфе возобновилось, и Гжеборски должны были судить в 2001 г. в Ополе. Однако суд неоднократно откладывался ввиду плохого состояния здоровья и обвиняемого, и свидетелей против него. В конце концов в 2005 г. суд отменили. Год спустя Гжеборски умер.
Комендант лагеря в Згоде/Свентохловице Саломон Морель также избежал суда. После падения коммунистического режима он переехал в Израиль, где и живет с тех пор. Польское министерство юстиции обратилось с просьбой об экстрадиции, но Израиль отказал, мотивируя это законом о сроках давности.
Этих двух людей нужно было преследовать в судебном порядке в 1940-х гг. наряду с сотнями других, им подобных, но так не случилось, но власти занимало другое. Поляки, как и любой другой народ, перенесший нацистскую оккупацию, больше озадачивались восстановлением своей собственной власти, нежели соблюдением прав немецких гражданских лиц. Это может вызывать негодование, но не должно удивлять. Справедливость после войны была в любом случае весьма субъективным и редким явлением в условиях, именуемых в настоящее время обычными юридическими рамками.
Подобные события не были единственными в своем роде в Польше или Восточной Европе. Все это актуально и для всего континента в целом, с той только разницей, что в других местах наказаниям подвергались не немцы, а те, кто сотрудничал с ними.
Глава 13
ВРАГ ВНУТРИ
На пике войны Германия прямо или косвенно контролировала более дюжины европейских стран и на полдюжины оказывала огромное влияние. Несмотря на всю свою военную мощь, нацисты не смогли бы достичь этого без помощи десятков, а возможно, и сотен тысяч коллаборационистов в этих странах. Как бы сильно народы Европы ни ненавидели немцев после войны, предателей они ненавидели сильнее. У немцев, по крайней мере, было оправдание: они были частью иностранной культуры, чужеродной силой, коллаборационисты же – предатели своих собственных стран, и в пронзительно патриотической атмосфере, которая царила в Европе в конце войны, это было непростительным грехом.
Современным поколениям трудно понять дегуманизацию коллаборационистов после войны. В европейской прессе их окрестили паразитами, бешеными собаками, неполноценными элементами, от которых следует очистить общество. В Дании и Норвегии народное творчество рисовало их крысами, а в Бельгии чувство всеобщей вражды по отношению к ним, по словам английских наблюдателей, было сродни «религиозному пылу». В такой атмосфере едва ли удивительно то, что некоторые люди проявляли по отношению к ним жестокость. Петер Воут, врач, работавший в голландском Сопротивлении, заметил после войны: «Глубокая ненависть к предателям и желание отомстить были распространены так широко, что какого-то наказания им было не избежать. И хотя это было на уме у всех, никто на самом деле не знал, какую форму примет возмездие. Ходили слухи о «дне топоров», когда толпа возьмет свершение правосудия в свои руки».
Этот «день топоров», или, как назвали бы французы, l’epuration sauvage (стихийная чистка), повторялся в какой-то степени в каждой стране. Список тех, кто превратился в мишень, кажется бесконечным. Здесь не только руководители и политики военного времени, но местные мэры и управленцы, члены крайне правых вооруженных формирований и обычные полицейские и жандармы, проводившие в жизнь репрессивные законы, видные промышленники, которые делали деньги на контрактах с нацистами, владельцы кафе и магазинов, которые зарабатывали на обслуживании немецких военных. Журналистов, дикторов и кинематографистов обливали грязью за распространение нацистской пропаганды. Актеры и певцы подвергались нападкам за то, что развлекали немецкие войска. Доставалось священникам, которые помогали или одобряли действия фашистов, проституткам, проводившим время с немецкими солдатами. Даже обычным женщинам и девушкам, которые чуть более охотно улыбались немцам.
Все виды мести, доставшиеся немцам в Чехословакии и Польше, обрушились на предателей и фашистов по всей Европе. Во время хаоса освобождения голландских и бельгийских коллаборационистов без долгих рассуждений казнили, а их дома сожгли, «на что полиция смотрела равнодушно и даже с одобрением». В Италии тела фашистов выставлялись на улицах, и прохожие могли их пнуть или плюнуть в них – так поступили даже с трупом Муссолини, прежде чем повесить его под крышей бензозаправочной станции на Пьяццале Лорето – главной городской площади Милана. В Венгрии членов крайне правой партии «Стрела и крест» заставили раскапывать на жаре массовые захоронения евреев; при этом местные жители бросали в них палки и камни. Во Франции появились тайные тюрьмы, в которых подозреваемых в предательстве подвергали садистским пыткам, включая причинение увечий, изнасилования, принудительную проституцию и всевозможные мучения.
Недавно избранные власти, равно как и союзники, с ужасом наблюдали за происходящим. Даже сами бойцы Сопротивления находили такие рассказы прискорбными. «Весь ужас в том, – писала газета La Terre Vivaroise 29 октября 1944 г., – что мы повторяем все самое отвратительное, чем занималось гестапо; может показаться, нацизм одурманил некоторых людей до такой степени, что они поверили в законность насилия и вседозволенности в отношении тех, кого они считают своими врагами, и каждый имеет право отнимать жизнь у другого человека. Какой был смысл одерживать победу над варварами? Чтобы подражать и уподобляться им?»
Было ясно, что так дальше продолжаться не может. Союзники не могли позволить никакого намека на анархию в тылу своих войск, особенно тогда, когда война еще продолжалась. Недавно избранные правительства также не могли позволить местному населению вершить самосуд, это бросало вызов их собственной власти. «Общественный порядок – это вопрос жизни и смерти», – заявил Шарль де Голль после своего возвращения в Париж в августе 1944 г. В радиообращении к народу он утверждал, что Временное правительство теперь взяло власть в свои руки, и «абсолютно все импровизированные власти должны прекратить свою деятельность».
Новые правительства Западной Европы взялись за эту проблему одновременно с разных сторон. Во-первых, признав, что отчасти проблема коренится в недостаточном доверии людей к полиции, они сделали все возможное для укрепления ее положения как самой важной опоры закона и порядка. В некоторых регионах, особенно в Италии и Греции, они просто положились на силы союзников в оказании им поддержки. Однако в других регионах пытались решить эту задачу лобовой атакой: очистили подразделения полиции от служащих, на которых падало подозрение. За год в освобожденной Франции, например, работу потеряли каждый восьмой полицейский и каждый пятый сотрудник сыскной полиции. Другие страны последовали этому примеру: чистка полицейских рядов в Норвегии и Дании тоже впечатляла, хотя, возможно, и не настолько, как в остальной Западной Европе. Важно было восстановить законность полиции, чтобы полицейские могли противостоять членам «комитета бдительности», контролировавшим многие города и области.
Во-вторых, новые власти приступили к разоружению групп бывших членов Сопротивления, которые в основном и совершали насильственные действия. Правда, зачастую легче сказать, чем сделать. В Париже, например, Национальный фронт продолжал проводить вооруженное патрулирование, открыто не считаясь с властями. Он располагал огромным тайным складом оружия в Валансьене, включая гранаты, зенитные орудия и противотанковые ружья. В Брюсселе, где членам «Тайной армии» предоставили две недели на самороспуск, демонстрация протеста переросла в небольшой бунт: полиция открыла огонь, ранив 45 человек. В Италии и Греции тысячи партизан, не доверяя властям, среди которых по-прежнему было не счесть людей, запятнанных связями со старым режимом, отказались сдать оружие.
