Конец означает начало - Роговин Вадим Захарович (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Лишь в конце 1940 — начале 1941 года сталинское руководство стало ориентировать Коминтерн и его секции на борьбу с фашизмом. В «Предложениях для ЦК КП Франции», написанных Торезом и Марти и отредактированных Димитровым 8 января 1941 года, рекомендовалось направлять «главный огонь кампаний против агентов оккупантов, против всех сторонников и проводников политики соглашения с оккупантами, ведущей к рабскому закабалению французского народа» [527].
Примерно в то же время в коминтерновских документах стали появляться упоминания о временном характере германских завоеваний и гитлеровского «нового порядка». В «Рекомендациях Секретариата ИККИ Компартии Чехословакии» от 2 декабря 1940 года указывалось: «Пропаганда якобы обеспеченной уже победы Германии является блефом. Иллюзорен и так называемый новый порядок в Европе под руководством Германии — Италии» [528].
Диктуя те или иные тактические шаги компартиям зарубежных стран, Москва, как и прежде, неизменно ориентировала их на то, чтобы подчинять свои действия интересам внешней политики СССР. Когда Советское правительство выразило своё недовольство усилением германской активности на Балканах, особенно в Болгарии, Болгарской компартии была дана директива Коминтерна «выступать решительно против переброски германских войск в Болгарию» и развернуть кампанию за улучшение советско-болгарских отношений. При этом, однако, подчёркивалось, что эта кампания не должна носить антигерманский характер и её следует вести «не на классовой, а на общенациональной и государственной почве» [529].
Активную роль коммунисты играли в Югославии, где численность компартии выросла с октября 1940 до июня 1941 года вдвое, достигнув 12 тыс. человек, несмотря на то, что на протяжении двадцати лет компартия находилась здесь на нелегальном положении. С июня 1939 года в Загребе был создан пункт радиосвязи с Коминтерном, который в дальнейшем использовался ИККИ для шифрованной переписки с компартиями ряда оккупированных, в том числе балканских стран.
Когда королевское правительство Югославии стало склоняться к присоединению к Тройственному пакту, Димитров отправил 22 марта 1941 года радиограмму Тито, в которой рекомендовал «взять решительную позицию против капитуляции перед Германией. Поддерживать движение за всенародное сопротивление попытке военного вторжения [Германии]. Требовать дружбу с Советским Союзом…» [530]. Однако, когда в обстановке подъёма в стране массового протеста против присоединения Югославии к Тройственному пакту КПЮ предложила организовать всенародный отпор германо-итальянскому вторжению в Югославию, Димитров в соответствии с указаниями Молотова потребовал отказаться даже от организации уличных демонстраций [531].
Лишь в апреле 1941 года, после нападения Германии на Югославию и Грецию, Сталин одобрил предложение Димитрова считать войну этих стран против германских агрессоров справедливой [532]. Вместе с тем сталинская клика и на этом этапе продолжала сохранять оценку войны со стороны Англии как империалистической. В апреле 1941 года Жданов заявил: «Балканские события не меняют общей установки, занятой нами в отношении империалистической войны и обеих воюющих капиталистических группировок. Германскую экспансию на Балканах мы не одобряем. Но это не означает, что мы отходим от пакта с Германией и поворачиваем в сторону Англии. Те наши люди, которые так думают, недооценивают самостоятельной роли и мощи Советского Союза. Им кажется, что надо ориентироваться либо на одну, либо на другую империалистическую группировку, а это глубоко неверно» [533].
20 апреля 1941 г. Сталин на ужине с членами Политбюро поставил вопрос о роспуске Коминтерна и превращении его секций в партии, которые «не оглядывались бы на Москву», а «разрешали бы стоящие перед ними конкретные задачи в данной стране самостоятельно» [534]. За этими демагогическими словами (Сталин, конечно же, не собирался выпустить из-под своего жёсткого контроля и диктата ни одну коммунистическую партию) крылось стремление Сталина прекратить деятельность Коминтерна ради сохранения «дружбы» с Германией. Однако в середине мая Сталин отказался от этой идеи. Роспуск Коминтерна был осуществлён в мае 1943 года в целях укрепления коалиции Советского Союза с США и Англией.
XIV
Дискуссия в Социалистической рабочей партии США
Спустя несколько дней после заключения советско-германского пакта все издания коммунистического направления, выходившие во Франции, были запрещены. 29 августа 1939 года издатели «Бюллетеня оппозиции» писали Троцкому: «Дела совсем дрянь, здорово завинтили, о выпуске Бюллетеня в данное время и речи быть не может» [535]. Августовско-октябрьский номер «Бюллетеня оппозиции» (№ 79—80), как и все последующие номера, был выпущен в Нью-Йорке.
В 1939 году Нью-Йорк стал главным центром международного троцкистского движения, а Социалистическая рабочая партия США (SWP) — наиболее многочисленной троцкистской партией в мире. Она выпускала два периодических издания — газету «Милитант» и теоретический ежемесячник «Нью интернейшенел».
Троцкий высоко ценил деятельность этой партии и поддерживал непрерывную переписку с её лидерами и активистами. Эта переписка, наряду с теоретическими статьями Троцкого по поводу дискуссии в этой партии, была впервые опубликована в США в 1942 году, а на русском языке — американским издательством «Iskra Research» в 1994 году.
Помимо троцкистов в общественно-политической жизни США принимали активное участие многие антисталински настроенные представители радикальных кругов, далёких от повседневной деятельности троцкистских организаций, но «в высшей степени захваченных интеллектуальной борьбой Троцкого со Сталиным и его критикой в адрес СССР» [536]. К ним относились, например, нью-йоркские литераторы, группировавшиеся вокруг журнала «Партизан ревью». Издатель этого журнала Дуайт Макдональд в 1938 году стал сотрудничать с «Нью интернейшенел», а в конце 1939 года вступил в Социалистическую рабочую партию.
В 1939 году произошло размежевание Социалистической рабочей партии — на «большинство», возглавляемое Д. Кэнноном, и «меньшинство», лидерами и теоретиками которого выступали редакторы «Нью интернейшенел» Д. Бернхем и М. Шахтман. Это размежевание было вызвано серьёзными разногласиями по вопросу об оценке социального характера СССР после заключения советско-германского пакта и интервенции в Финляндии и по вопросу о том, какую позицию должны занять троцкисты по отношению к СССР после этих событий. Эти вопросы оживлённо дебатировались во всём троцкистском движении. Дискуссия на эту тему охватила, помимо политических, много коренных теоретических проблем, прежде всего в области философии и социологии.
Троцкий, внимательно следивший за этой дискуссией, поначалу пытался ослабить её остроту, дабы не допустить организационного раскола в рядах SWP. 27 декабря 1939 года он писал руководству партии: «Я абсолютно уверен, что сталинистские агенты работают среди нас с целью углубить дискуссию и спровоцировать раскол» [537]. В ряде писем, направленных представителям «большинства», теоретические и политические позиции которого Троцкий поддерживал, он предостерегал от каких-либо организационных выводов по отношению к «меньшинству». 10 января 1940 года он писал Фарелу Добсу: «Наши собственные секции унаследовали от Коминтерна много злобы в том смысле, что некоторые товарищи были склонны злоупотреблять организационными мерами, исключением, расколом или угрозой этих мер… Если кто-то предложит, например, исключить товарища Бернама (так Троцкий передавал в русской транскрипции фамилию Бернхема.— В. Р.), то я буду энергично возражать» [538].
Особое внимание Троцкий уделял попыткам смягчить свои разногласия с Шахтманом, которого он ценил как марксистского теоретика. 20 декабря 1939 года он направил Шахтману письмо, в котором в товарищеской форме предупреждал последнего: «Если вы и сейчас откажетесь повернуть к сотрудничеству с марксистским крылом против мелкобуржуазных ревизионистов, то вы неминуемо будете об этом жалеть годы спустя, как о самой серьёзной ошибке в вашей жизни». К этому Троцкий прибавлял: «Если бы я имел возможность, то я бы немедленно прилетел в Нью-Йорк, чтобы дискутировать с вами 48 или 72 часа подряд. Я весьма сожалею, что вы не чувствуете в этой ситуации необходимости приехать сюда для дискуссии по всем вопросам. А может, вы всё-таки приедете? Я был бы счастлив…» [539]
