Наука о социальной политике: методология, теория, проблемы российской практики. Том II. Становление - Ракитский Борис
Начну с того, что на Западе (в буржуазно-демократических обществах), когда говорят о бюрократизме, имеют в виду нечто иное, чем мы в СССР. Там жизнь общества регулируется законами, то есть общество является правовым. Чьи интересы преимущественно отражают и защищают законы, – другой вопрос. Нам важно сейчас отметить, что законы не только написаны и приняты, но и действуют, имеют верховенство в системе управления. Разнообразные органы и институты власти призваны осуществлять правопорядок, поддерживать инициативу, свободные действия и противодействия в рамках законных норм. Бюрократизм в этих условиях возникает и существует как извращение в деятельности органов и институтов власти: отдельные чиновники или даже целые властные структуры начинают манипулировать законом, ставить себя выше закона, своекорыстно интерпретировать закон и правовые нормы. В результате таких действий возникает как бы параллельная властная структура, «примесь» к правопорядку, неформальная функция, извращение правила. Норма правового общества состоит в верховенстве закона, которое осуществляется через административную и – как часть ее – конторскую деятельность. Отступление от нормы, когда оно происходит, проявляется прежде всего и главным образом в том, что наряду с отправлением через контору властных и административных функций появляется незаконная власть самой конторы, выражающая не законную норму, не интерес законодателей, а интерес конторы, противопоставленный закону.
Наше общество – все еще неправовое, в нём нет верховенства закона в регулировании всех сфер жизни. Система управления по-прежнему в значительной мере является не демократической, а командно-карательной [8]. Даже если закон писан и принят, он не имеет верховной силы. Поэтому-то и пишется закон обычно в форме внутриведомственной инструкции или общей декларации. Реальной является власть, сознательно ставящая себя выше закона. То, что в правовом обществе – исключение из правила и существует неформально, прячется от общественного внимания, у нас – правило, существует как фактический принцип государственного строя, афишируется как естественное и неотъемлемое свойство системы управления. Здесь действует реальный механизм отчуждения народа от власти. Долгие годы этот механизм упорно называли демократическим централизмом, хотя в нем нет ни грана демократии. Сейчас называют бюрократизмом. Правильное ли это название? Думаю, нет, неправильное. Но если уж мы привыкли так обобщенно называть пороки нашей системы управления, то давайте хотя бы ясно осознавать смысл, вкладываемый у нас в понятие «бюрократизм».
Кстати сказать, в нашей стране о бюрократизме давно говорят не в нейтрально-управленческом смысле, а в социально-политическом – как о противоположности социалистической демократии в сфере управления. Но вот странное дело: в годы перестройки, как я замечаю, усилилась тенденция трактовать наш бюрократизм как раз на западный манер, как некое отступление от правила, как явление не политическое и даже не социальное, а скорее как ржавчину, плесень, неполадки в механизме управления. Это, по-моему, не случайность. Такой подход к бюрократизму становится объяснимым в более общем контексте – в истолкованиях характера существующей системы общественных отношений и управления, причин кризиса нашего общества и направлений его преодоления. Этот общий план не станем здесь рассматривать подробно, отметим только самое ключевое в нем.
Говорить о бюрократах и бюрократизме на западный лад (то есть как об отклонении от нормы правового государства, а не как о норме нашего неправового общества) выгодно тем, кто не желает или не готов радикально менять политическую систему, характер управления в обществе и в хозяйстве.
Им желательно представлять сложившуюся систему как в основе своей социалистическую, но только нуждающуюся в серьезной модернизации. Надо отсечь или перестроить то, что безнадежно устарело и стало «механизмом торможения». Но глубинная основа, дескать, вполне доброкачественна, отвечает принципам социализма. Бюрократизм, получается, – это то, что устарело и нуждается в отсечении или модернизации. Основа же сложившейся общественной системы бюрократизмом якобы не поражена, испытывает от него неудобства. К примеру, государственная собственность на средства производства не может проявить свои социалистические преимущества из-за бюрократической зацентрализованности управления; распределение по труду также блокируется уравниловкой и мелочной опекой со стороны центра; демократический централизм испытывает нехватку самостоятельности низовых звеньев. И так далее.
Своеобразно повели себя в условиях перестройки «борцы за чистоту марксизма» из числа схоластов и догматиков, еще недавно пропагандировавшие брежневскую действительность как реальный социализм, как будто бы состоявшееся укрепление в нашей жизни не просто социалистических, а общекоммунистических начал. Сейчас они зовут к искоренению бюрократизма, к обезвреживанию конкретных бюрократов. Наверное, им кажется, что именно отдельные бюрократы держат под спудом могучие силы общекоммунистических начал. Каждому понятно, что таким способом отыскивается ограниченный контингент виновников кризиса, чтобы можно было направить активность масс в русло борьбы с отдельными бюрократами. По принципу: «Если кое-где у нас порой…» А система управления, строй общественных отношений остаются при этом в неприкосновенности, вне очистительного воздействия активизации трудящихся. Уместно напомнить, что для В.И.Ленина механизм борьбы с бюрократизмом и победы над ним был однозначно ясен: только массовая активность трудящихся (как на производстве, так непременно и политическая) способна блокировать и победить бюрократизм и бюрократов (привилегированных лиц, оторванных от масс и стоящих над массами).
Важно, пожалуй, отметить, что концепция сведения борьбы с бюрократизмом к борьбе с конкретными людьми в аппарате, замены плохих аппаратчиков на хороших, старых на новых находит принципиальную поддержку со стороны либерально настроенных кругов и прагматически мыслящих хозяйственников. Даже левацкие радикалы поддерживают по существу эту концепцию, подначивая массы к огульному нигилизму в отношении бюрократов, аппаратчиков, чиновников.
Что же объединяет все эти, разные, казалось бы, социальные силы – от консерваторов до умеренных прогрессистов и радикальных леваков? Больше всего, пожалуй, две вещи. Во-первых, неприятие по-настоящему глубинного, качественного обновления общества, сужение содержания перестройки до задач обновления аппарата власти, но при сохранении всё же прежнего каркаса (схемы) этой власти. Во-вторых, боязнь допустить массы трудящихся к настоящему историческому творчеству, созидательной деятельности, реальному народовластию. Даже левацкие радикалы, буквально «заводящие» народ на решительные акции, отводят этому народу роль средства разрушения без созидания, активизируют массы на разрушительных идеях, а не на созидательных. Народ, по их мысли, должен решительно действовать в соответствии с лозунгами, указанными вождями. В случае, если вожди выбрасывают лозунги типа «Бей!», «Долой!», «Гнать в шею!», масса сейчас готова идти за ними. Но куда идти? С каким сердцем, с какой душой?
Революционный подход к перестройке противостоит всем другим. И в набольшей мере это относится к названным выше двум проблемам. Первая – глубина обновления общества и системы управления. Масштаб преобразований понимается как смена типа общества: тоталитаризм (сталинизм) должен уступить место демократии, социалистической демократии; командно-карательная система руководства должна быть заменена демократическим управлением. Решение второй проблемы – движущих сил революции – видится столько же четким: демократическую революцию, выход из казарменного «социализма» как исторического тупика может совершить только народ, трудовая сознательная масса. Отсюда и задача: покончить с отчуждением народа от власти, завоевать реальное народовластие.
