Великий Макиавелли. Темный гений власти. «Цель оправдывает средства»? - Тененбаум Борис
Такие вещи вели к «поражению в гражданских правах», что касалось как самого неплательщика, так и всего его потомства. Бьяджо рекомендовал не реагировать – донос не был подтвержден документами, на стороне Никколо были и закон, и обычай, так что лезть в грязь и разгребать ее было совершeнно незачем. Письмо Бьяджо дошло до Никколо Макиавелли на пути назад, во Флоренцию – он возвращался из Мантуи и Вероны, где был по дипломатическим делам Синьории.
Он последовал совету. Настроение у него было хорошим – удалось подкопить немного денег, и он рассчитывал вложить их в покупку курятника и просил Луиджи Гвиччиардини разузнать, не найдется ли где достойный доверия человек для ведения этого хлопотного хозяйства:
« Полагаю, что от этой поездки у меня останется немного денег, и по возвращении во Флоренцию я хотел бы пристроить их в какое-нибудь дельце. Хорошо бы устроить птичник, мне нужно для этого найти помощника. Я слышал, что Пьеро ди Мартино может тут пригодиться. Узнайте, подойдет ли ему это, и сообщите мне; если он не возьмется, я подыщу кого-нибудь другого».
Странный вроде бы переход от дел государственных к делам сугубо личным, да еще связанным с таким предметом, как куроводство, – но что поделаешь, жизнь есть жизнь.
III
В то время Макиавелли, помимо курятника, конечно же, занимала и проблема его ополчения. В своем путешествии через Швейцарию он собрал немало информации о том, как все это происходит в швейцарских кантонах. К этому приобщались и сведения, добытые о германских наемных солдатах, ландскнехтах – они тоже стали появляться на итальянской земле.
Что его удивило сильнее всего, так это бедность селений, откуда ополчение идет на службу к иностранным государям.
« Германцы, – писал Макиавелли, – живут как нищие, они ничего не строят, они не тратят деньги на украшения, они счастливы, если у них есть хлеб, немного мяса и очаг, чтобы отогнать холод» [3].
Под германцами он, конечно, имел в виду жителей немецко говорящих кантонов Швейцарии, в собственно Германии он так и не побывал. Однако местные нравы его очень занимали. Он полагал, что жители горных селений тратят на одежду не больше двух флоринов в 10 лет, что они не беспокоятся о множестве вещей, которые у них отсутствуют, что их нужды гораздо проще, чем у флорентийцев, – и что заработанные деньги собираются в сундуках общин и принадлежат общине в целом.
Трудно себе представить, что такого рода жизнь показалась ему привлекательной – 2 флорина в 10 лет на одежду его вряд ли устроили бы. Макиавелли был щеголь и одевался настолько хорошо, насколько позволяли ему его средства, а иной раз и повыше этой отметки. Скажем, совсем недавно Макиавелли уплатил за один только материал своего нового бархатного костюма четыре с половиной флорина – а уж сколько ему стоила пошивка...
В селеньях, которые он видел, совсем не было вина. Не видел он и женщин, к которым мог бы прицениться – предмет, который его всегда интересовал. Даже после женитьбы он был постоянным клиентом флорентийских борделей и с интересом посещал такие же заведения в Риме.
Маловероятно, что он нашел что-нибудь в этом духе в бедных кантонах Швейцарии.
Тем не менее идея, при которой средства не идут частным гражданам и используются общиной, ему в целом понравилась. Военная организация швейцарцев его прямо-таки поразила своей эффективностью – все мужчины держали какое-то оружие под рукой и умели им владеть. Имелись общественные склады для более серьезного оружия и содержались они в полном порядке. Как тут было не вспомнить собственный опыт, когда при осаде Пизы ему самому пришлось метаться по округе, пытаясь добыть порох для артиллерии и аркебузиров.
Общины даже имели запас продовольствия и дров, достаточный для того, чтобы прожить год в осаде, и это рассматривалось как норма. Ясное дело – при таких условиях жители кантонов были свободны, подчинялись только собственным властям и не делали различий между гражданами по имущественному цензу – что нравилось Макиавелли еще больше.
Он, конечно, не так уж и разобрался во внутренних механизмах политики кантонов, но его это особо и не занимало. Записи, которые Макиавелли делал в то время, отражали не столько интерес к швейцарцам, сколько интерeс к флорентийцам, и слова в похвалу швейцарского образа жизни – свободная бедность – были скорее укором согражданам, жившим наоборот: богато, но в тягостной зависимости от других, и все потому, что нуждами своей собственной обороны, зависящей только от граждан, постыдно пренебрегали. Интересно, приходили ли ему в голову аналогии, почерпнутые из столь любимых им латинских авторов?
В конце концов, у Корнелия Тацита в его работе «О Германии» написано почти то же самое...
ПРИМЕЧАНИЯ
1. «Ваше великолепие» – по-видимому, выдумка Бьяджо. Такого титула в общепринятом обороте не было. «Мессер» – уважительное обращение. Соответствует русскому «господин». Французское слово «месье» пошло оттуда же. Титул «капитан-генерал» был одним из нескольких возможных обозначений высшего воинского ранга, в теперешних терминах – главнокомандующего – и просуществовал довольно долго. Два столетия спустя, в начале 1700-х, так именовали Джона Черчилля, 1-го герцога Мальборо.
2. Случай описан в книге Маурицио Вироли «Niccolo’s smile».
3. Маурицио Вироли, «Niccolo’s smile», c. 102.
Лев Святого Марка, сменивший книгу на меч, 1508—1510
I
По-видимому, все началось со слепоты. Светлейшая Республика Венеция не имела обыкновения возвращать то, что она честно утянула у кого-то другого, и она не видела оснований к тому, чтобы делать исключений для папы римского. Крепости Римини и Фаeнца в Романье достались ей в результате крушения Чезаре Борджиа – почему же надо возвращать папе эти бывшие владения церкви, которые стали было владениями семьи Борджиа, а теперь благополучно обрели новых хозяев – венецианцев? Владения Венеции на материке [1] строились и собирались уже побольше сотни лет, начиная с 1405-го. Они все расширялись: Виченца, Верона, Бассано, Фельтре, Беллуно, Падуя, Фриулe, Брешия, Бергамо, Крема – так почему же не Римини и не Фаенца?
Дож, глава правительства Венеции, не видел никаких оснований для возвращения этих городов – а говоря «дож», можно было сказать и «Большой Совет Венеции». Дож избирался пожизненно, но путем такой невероятно изощренной процедуры [2], что власть свою передать по наследству никак не мог, да и сам он находился под контролем Совета.
Так что решение не носило спонтанного характера – и тем не менее оно было непродуманным. Как говорил во Флоренции Пьетро Содерини – « папство не всегда будет хорошим другом, но вот опасным врагом будет всегда». Есть версия, что он просто повторял то, что ему говорил Макиавелли – это возможно, но не обязательно.
Если Пьеро Содерини высоко ценил своего помощника, то это вовсе не означает, что сам он был дураком. Он много знал и мнoго видел – и решение Венеции настаивать на сохранении своих приобретений в Романье считал опасной слепотой.
Ну а второй опасной слепотой была слепая ярость папы римского Юлия II. Все знали, что ему опасно противоречить – темперамент у папы был поистине холерический. Если в гербе семьи Борджиа был символ бык, то, надо сказать, он очень подошел бы и Джулиано делла Ровере, племяннику папы Сикста IV, ныне взошедшему на святой престол и уже успевшему стяжать себе прозвище «папа-воитель»[3].
В ярости он кидался вперед на врага, не разбирая пути – и не взвешивая последствий.
Именно это произошло и сейчас. Встретив отказ вернуть ему то, что он считал достоянием церкви, он впал в полную ярость и пригласил к нападению на Венецию трех могущественных государей сразу: императора Священной Римской империи Максимилиана I, Людовика XII, короля Франции, и Фердинанда Католического, короля Испании.
