Народная монархия - Солоневич Иван Лукьянович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Семьсот лет тому назад, под татарскими ордами — было тяжело, но было ясно: нужно бить татар. Как — это уже другой вопрос, вопрос тактики. Сейчас не ясно и это: нужно ли бить большевиков, и нужно ли бить их всех. Есть, ведь, и в компартии люди, попавшие, как кур во щи. Есть ведь и в советских завоеваниях и оккупациях какие-то русские интересы. Война с татарами и немцами была войной одного фронта: всякий татарин и всякий немец были врагами. Здесь война прорезывает почти каждую семью. Путается все. Все запутано в прошлом, все перепутано в настоящем и ничто не ясно в будущем: так что же мы должны делать после большевиков? Восстанавливать монархию Николая Второго или Алексея Михайловича? Республику по новгородскому или по керенскому образцу? Какой-нибудь вариант советской власти по бухаринскому или по солидаристскому рецепту? Или, совсем просто протянуть свои окостенелые руки к каким-то новым варягам: земля наша велика и обильна, а мозгов у ней нет, придите уж как нибудь княжить нами? Не то — снова вернутся бердяи и снова все начнется сначала. И снова вам, буржуям, придется давать милостыню нам, пролетариям — как давала АРА в 1921-22 и УНРРА в 1945-46 годах. Ведь — давала же. Интересно было бы кстати, выяснить — дали ли бы сытые пролетарии хоть кусок хлеба голодающим буржуям, если бы каким-то чудом голод был в буржуазных странах, а сытость в социалистических? Думаю, не дали бы ни куска. И самое большее, на что можно было бы рассчитывать, это на кусок свинца…
Итак: была у нас «теория науки». Были «властители дум». Была родина. Все это исчезло. Но остались старые привычки мышления, приведшие нас в дыру, старые термины, ничего не обозначающие, старое вранье, въевшееся в сознание каждого из нас и — в полных и неполных собраниях сочинений, — остались коллекции разрозненных фактов, в каждом сочинении стасова н ных на потребу данной политической программы, освещенных ярким светом самой со в ременной философии — разной для каждой программы, и над коммунистическими подвалами от Риги до Владивостока протянулся завершительный лозунг всего этого: «бытие определяет сознание».
Эта книга посвящена познанию русского народа. Познание всякой лич н ости — индивидуальной или коллективной, предполагает прежде всего существование этой личности — иначе и познавать нечего. Предполагает существование некоего духовного «я», отличающего каждую данную личность от каждой другой. Это внутреннее «я» дается рождением — и о его происхождении мы не знаем ничего: амеба родится амебой, бушмен — бушменом и немец — немцем. Амеба, правда, осталась неизменной в течение миллионов лет; бушмен не меняется в течение тысяч; немцы, попадая в другую среду, обстановку и традицию, меняются через одно поколение. Но немцы в массе, — тоже не меняются. В XX веке они д ейст в уют точно так же, как действовали в IV.
О внутреннем «я» каждого человека мы кое-что можем узнать из его поступков — только по его в нешним проявлениям. Единственное, что мы можем прослед и ть с большей или меньшей достоверностью — это реакция данной личности на окружающую действительность. Мы не можем сказать: почему юный Михаил Ломоносов, вместо того, чтобы мирно ловить рыбу на Северной. Двине, пошел в Москву учиться. Мы не знаем, почему Эддисону захотелось изобретать, или Пушкину писать стихи. В жизни почти каждого человека есть определяющая его «доминанта», господствующая черта ума, характера, воли и Бог знает чего еще.
Материализм говорит: бытие определяет сознание, то есть д анная среда — физическая и общественная — формирует из сырой глины небытия данную человеческую личность, с ее капиталистически хищным носом или с ее социалистической святостью души. Эта точка зрения почти целиком совпадает с философским детерминизмом, который принципиально отвергает свободу воли, ибо воля, как и все в мире , подчинена железному закону причинности.
Вопросы о свободе или несвободе воли, о причине всех причин, о курице и яйце, принадлежат, я боюсь, к числу тех вопросов, для решения которых емкость нашей черепной коробки явственно недостаточна. Мы не можем представить себе: ни конца, ни бесконечности. Проф. Эйнштейн утверждал, что его теорию относительности более или менее понимает только десяток самых крупных математиков современности, остальные не понимают вообще ничего. Вся сумма современных наук, имеющих дело с человеческой психикой, понимает в ней никак не больше чем пять тысяч лет тому назад понимала Библия: по крайней мере ничего более умного с тех пор не написано. Величайшие умы современности, на основе самой современной теории науки, давали нам всем самые научные предсказания самого ближайшего будущего, и на другой же день в с е эти предсказания проваливались самым скандальным образом. Но есть, конечно, философские утверждения, которые провалиться не могут — ибо они не весят ничего: воздушные замки. Куда может провалиться воздушный замок? Или как можно решить проблему курицы и яйца?
Христианство — в его православном варианте — исходит из принципа свободы человеческой воли. Жизнь решает вопрос в православном смысле: семья и государственность, воспитание и право, мораль и быт — все основано на аксиоме о свободе человеческой воли.
Православная точка зрения на этот вопрос точно также недоказуема, как недоказуемы и аксиомы Эвклида. Но, может быть, можно доказать , так сказать, вне-философским путем? Вот, на основании эвклидовских аксиом построен мост. И по этому мосту проходят тысячетонные поезда. Мост, может быть, и несовершенен, но он стоит. Есть и не-эквлидовские геометрии — геометрия Лобачевского и Римана. Эти геометрии отвергают недоказуемую аксиому о параллельных линиях. Но никто еще не пытался построить мост на основе геометрии Лобачевского или Риманаа.
Спор о свободе или несвободе воли — это чистокровная схоластика, совершенно такая же, как средневековые споры о том, сколько чертей может уместиться на острие иглы, или что будет содержаться в кишечнике людей после их воскрешения в раю. Такого рода споры в свое время велись совершенно всерьез. Когда я перелистываю философскую литературу современности, мне так и мерещится статистика чертей, уместившихся в. кишечниках пролетариев, воскресающих для социалистического рая.
«В математике у нас есть аксиомы Эвклида: более умного пока еще никто не выдумал ничего. В общественной жизни у нас есть аксиомы десяти заповедей: более умного тоже еще никто не выдумал ничего. Никакой дурак не станет строит ь мост по Лобачевскому, но все философы предлагают нам перестраивать нашу жизнь по: Руссо, Гегелю, Марксу, Толстому. Все поезда, пущенные по этим мостам, проваливаются в кровавую пропасть. Царская Россия и буржуазная Америка стро или свои дома на основе геометрии десяти заповедей. Эти до ма не были райским житьем — но они стояли. Франция Ро беспьера, Россия Ленина, и Германия Гитлера пытались построить без десяти заповедей: на основах самых современных научных теорий Руссо, Маркса и Гегеля. Все это провалилось.
И эвклидовские и лобачевские аксиомы недоказуемы и потому неопровержимы. Теории Руссо, Гегеля и Маркса так же трудно опровергнуть, как и доказать, если идти путями философии, схоластики и вообще «теории». Как трудно доказать или опровергнуть — десять заповедей, свободу воли или «дух и материю». Но все это оказывается до нелепости просто, если вы вникните во всякую философию, всякую схоластику и всякую теорию — и если вы вооружитесь просто здравым смыслом — простым презренным здравым смыслом профанов, средних людей, нормальных людей, мозги которых не заморочены никакой философией в мире.
О французской революции написано, говорят, двести тысяч томов. Прочесть их все — не может никто. Если бы вы смогли прочесть только двадцать тысяч — то и это было бы ни к чему: вы обогатили бы ваш ум двадцатью тысячами различных точек зрения. Но если вы отбросите все эти двадцать. тысяч и возьметесь за самые очевидные факты, то вы увидите, что в результате революции, Франция, занимавшая раньше первое место в мире по богатству, культуре, политической мощи и прочему, скатываясь с одной революционной ступеньки на другую, докатилась сейчас до положения страны третьего сорта, и ее население с 20% всего населения Европы сошло до 8%. Страна вырождается экономически, политически и даже физически. Какие-то двести тысяч томов будут написаны о германской революции. Какие-то сотни тысяч — о русской. Никто их прочесть не сможет. Но и без всех них совершенно ясно: царская Россия раем, конечно, не была. но она не была и каторгой. Социалистическая революция обещала рай и устроила хуже, чем каторгу, — на каторге людей по крайней мере кормили. И не расстреливали без суда.
