Новый Макиавелли - Пауэлл Джонатан (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
В идеале между премьером и канцлером наличествует еще и конструктивное политическое напряжение. При слабом канцлере премьер сам решает, сколько и на что тратить. Наглядный пример слабого канцлера — Алистер Дарлинг, занимавший этот пост с 2007 по 2009 год. Попытка Гордона Брауна заменить Дарлинга своим ближайшим соратником Эдом Боллсом провалилась, и Дарлинг оставался на посту в качестве временной фигуры, пока Гордон не найдет кого-нибудь другого. Успехи госпожи Тэтчер приходятся на тот период, когда она работала в одной упряжке с сильным канцлером (я говорю о Найджеле Лоусоне, который стоял за нее горой), при альянсе же с канцлерами слабыми вроде Джеффри Хоува и Джона Мэйджора все было далеко не так радужно. Разумеется, при наличии конструктивного политического напряжения (как и при наличии любых других факторов) с успехами и радужностью может случиться перебор. Который наблюдали и мы — в период с 1997 по 2007 год.
Ни одной организации не избежать соперничества между лидером и «вторым номером» — особенно если «второй номер» является заодно и вероятным преемником лидера. В политике «вторые номера», т.е. министры финансов, наследуют лидерам, т.е. премьерам, куда как часто, потому и отношения между ними не назовешь сердечными. Канадский премьер Жан Кретьен столкнулся с кампанией своего министра финансов, Пола Мартина, имевшей целью вынудить его к отставке. Заняв наконец пост премьера, Мартин, по ощущениям Кретьена, успешно дистанцировался от ancient regime [88], позволив очернить Кретьеново имя заявлениями о его коррумпированности. На следующий год либеральная партия, возглавляемая Мартином, набрала на выборах гораздо меньше голосов, несколько лет существовала как правительство меньшинства, пока вовсе не потеряла власть.
В Австралии канцлер Питер Костелло буквально дышал в затылок премьер-министру Джону Говарду. Костелло рассчитывал «вступить во владение» уже во время второго Говардова срока и беспрестанно настаивал на уточнении Говардом вожделенной даты, согласно условиям сделки, которую они заключили, по слухам, еще в 1994 году. Говард назначить дату отказывался, а тех, кто на него давил, называл «самонадеянными наглецами». Лидера, говорил Говард, выбирает партия; лидерство — не переходящий приз. В конце концов Говард объявил, что уйдет в 2007 году. Либеральная партия проиграла очередные выборы, причем две трети опрошенных заявили о своем нежелании видеть премьер-министром Питера Костелло.
Таким образом, затруднения Тони Блэра нельзя назвать беспрецедентными, а исход соперничества «в высшем эшелоне» был более чем предсказуем. Канцлер Тони Блэра являлся одновременно его соперником — и дофином, которому надоело ждать своей очереди. Гордон Браун настаивал на согласии Тони с его, Гордона, наследными правами, однако не желал действовать согласно программе премьера. Гордон, скорее, был склонен к политическому самодистанцированию от наиболее трудных задач, которые в силу своей должности выполнял премьер. Иными словами, наличествовали все ингредиенты для трагедии поистине шекспировских масштабов.
Пикантности этой трагедии придал тот факт, что Тони с Гордоном связывала многолетняя дружба. В Палату общин они пришли вместе в 1983 году. Гордон, старший из двоих, в восьмидесятых доминировал. Тони рассказывал мне, что в тот период они с Гордоном были очень близки. Работали в одном офисе. Первое, что делал Гордон с утра, — звонил Тони; звонком же он завершал день — но не бесконечный разговор с другом. Со слов Тони выходило больше похоже на роман, чем на политическое партнерство в традиционном смысле. В начале девяностых Гордон сменил офис, а Тони за ним не последовал — хотел исчезнуть с его орбиты. Говорил, что Гордон делит людей на два лагеря — тех, кто с ним, и тех, кто против него; это очень раздражало каждого, кто был ему близок. Тони чувствовал: от Гордона надо отдалиться, иначе паранойя ему, Тони, обеспечена.
Охлаждение в отношениях началось еще в 1994-м, причем принятое в том же году решение Тони бороться за лидерство толкнуло Гордона на позицию неприкрытой враждебности; от этой враждебности он так и не избавился. К тому времени как я вернулся из Америки для собеседования с Тони по поводу новой своей должности (сентябрь 1994-го), отношения между Тони и Гордоном были очень сложными — настолько сложными, что после собеседования, по пути обратно в Вашингтон, я ужасно боялся наткнуться в Хитроу, в терминале номер 4, на Гордона с Эдом Воллсом (они также летели в Вашингтон с визитом, который я для них устроил). У меня были четкие инструкции — ни в коем случае не позволить Гордону догадаться о моей новой должности; пришлось скрыться в книжном магазине сети «WH Smiths». На следующий день, встретившись с Гордоном и Эдом уже в Вашингтоне, я ни словом не упомянул, что летал в Лондон.
Гордон так и не смирился с тем, что Тони обскакал его. В сентябре 1998 года я присутствовал на сессии Кабинета, посвященной политическим вопросам, — и был немало удивлен, услышав от двух членов Кабинета, что Гордон, по их мнению, притерпелся к своему «второму номеру». Я никогда не считал Гордона способным простить статус босса младшему товарищу по партии. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли прямо предупреждает о последствиях, могущих проистечь из подобной ситуации: с лицами, не приемлющими нового статуса кво, следует разобраться — немедленно и без сантиментов. «Всякий, кто установит тиранию, но не уничтожит «Брута» и всякий, вето создаст свободное государство, но не уничтожит «сыновей Брута», долго у власти не продержится» (под «Брутом» имеется в виду не тот человек, к которому обращены слова Юлия Цезаря «И ты, Брут?», а Луций Юний Брут, который способствовал избавлению Рима от монархической власти, основал республику и руководил казнью собственных сыновей, осужденных за попытку уничтожить в Риме республику и вернуть монархический строй). Макиавелли опирается на собственный опыт:
«Пьетро Содерини полагал, что терпением и милосердием успокоит в «сыновьях Брута» желание вернуть прежнюю форму правления. Увы, Содерини ошибся. Умный человек, он понимал необходимость немедленных действий, да и амбициозные его противники давали серьезный повод применить к ним крутые меры — однако Содерини так на это и не решился. Ибо не только уповал на терпение и милосердие, якобы способные побороть враждебность, не только надеялся дарами и чинами положить конец неприязни, но и придерживался следующего мнения (которое по секрету высказывал друзьям): всякие энергичные действия против недоброжелателей, любое подавление врагов обяжет его, Содерини, издать законы, противные принципам гражданского равноправия, и облечет его неправедной властью».
Ошибка Содерини, по мнению Макиавелли, заключалась в «непонимании, что злоба и вражда со временем не утихнут и от даров не смягчатся. В результате, через неспособность подражать Бруту, он [Содерини] потерял как положение, так и репутацию, а вместе с ним те же потери несла страна его» [89]. Макиавелли подчеркивает важность опыта Древнего Рима; обращается ко всем государям: «не сможете быть защищены на троне, покуда живы те, кто потерпел от вашей власти... и да послужат мои слова предупреждением всем владыкам: старая обида не лечится новыми дарами, менее же всего — когда эти дары не уравновешивают силу обиды» [90].
Так, в общих чертах, выглядела проблема Тони. Он применял к Гордону стратегию увиливания; он никогда прямо не обсуждал непростой вопрос ответственности. Поскольку Тони близко знал Гордона, я не торопился с выводами о правильности его тактики обращения с проблемным «вторым номером». В сентябре 1997 года я услышал от Тони обвинение в том, что якобы настраиваю его против Гордона, чему немало удивился. Пришлось объяснять, что я лишь не одобряю методы, ибо с балованным ребенком, равно как и со смутьяном, нужно с самого начала держаться твердо — иначе толку не будет. Макиавелли, например, уверен: «во многих случаях скромность не только не поможет, но и станет помехою, особенно если проявляется по отношению к человеку надменному, который, из зависти или по другой причине, питает ненависть к государю» [91].
