De Conspiratione / О Заговоре - Карпенко В. И. (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Пожалуй, в наибольшей степени масонский характер нового государства получил отражение в масонской символике столицы США — Вашингтона, спланированного масоном, членом общества Цинцинната Пьером-Шарлем Ланфаном. «Церемония торжественной закладки углового камня Капитолия была проведена в полном соответствии с масонским ритуалом. Вашингтон выполнял функции мастера, на нем был фартук и пояс ложи» [153]. Тайная масонская геометрия и эзотерическая символика отражена не только в архитектурном плане Вашингтона, но также в большой государственной печати и на однодолларовой купюре (с 1778 г.). Так, белоголовый орлан символизирует знак Скорпиона; око — богиню Исиду; девиз «Annuit Coeptis» из 13 букв взят из «Энеиды» Вергилия и является молитвой языческому богу Юпитеру; при этом вергилиевское слово «annue» было написано как «annuit», чтобы общее количество букв стало 13 [154]. Иными словами, за масонской символикой скрывается символика более древних и средневековых культов и мистерий, главным образом не только, а, возможно и не столько европейских, сколько ближневосточных. На эту тему написан ряд исследований, убедительно показывающих, что геометрический рисунок городской панорамы отражает исключительно важную роль братьев по обе стороны океана в возникновении США [155].
Забегая вперед, отмечу, что после образования США влиятельные силы в Великобритании и связанные с британцами швейцарские банкиры делали все, чтобы вернуть страну под британский контроль. Одним из главных оперативных центров этих сил стала Шотландия, а ещё точнее — Эдинбург. Шотландцы вообще играли большую роль как в Ост-Индской Компании, так и в британской разведке. Распространение масонских лож Шотландского обряда решало для Великобритании многие проблемы, хотя далеко не всегда: так, отцы-основатели США, в отличие от Б. Франклина, были главным образом «шотландообрядцами», а их противники из колониальной администрации — главным образом розенкрейцерами. Иными словами, перед нами картина намного более сложная, чем «масонский заговор», — это и внутримасонское противостояние, и «масонские игры» спецслужб и иезуитов, и многое другое.
Британская SIS (Secret Intelligence Service) активно использовала шотландских интеллектуалов — и как бойцов информационной войны, и как оперативников. Так, Адам Смит с 1760-х годов выполнял задание Шелбурна по разработке мер подрыва французской экономики. Вальтер Скотт по сути выполнял функцию эдинбургского оперативника SIS [156]. Структурами прикрытия SIS в городе были журнал «Edinburgh review» и медицинская школа, которая курировала, а де-факто контролировала многие престижные медицинские центры в Европе, используя их как фактор влияния на пациентов из представителей европейской верхушки; это старая традиция тамплиеров и Приората Сиона — влияние на представителей политической элиты и сбор информации о них с помощью сети контролируемых медицинских учреждений. Впрочем, американцам в их противостоянии британцам в первой трети XIX в. тоже было чем похвастать: американский контрразведчик (писатель и поэт) Эдгар По активно работал по британцам и иезуитам и, по версии А. Чайткина, они-то и отравили его, а затем стали распространять версию о его пьянстве и сумасшествии.
Воспользовавшись британскими трудностями в Америке, Франция и Испания нанесли поражение Великобритании в войне 1778–1783 гг., и Версальский договор 3 сентября 1783 г. стал для Альбиона унижением, которое едва ли могло быть компенсировано победой над голландцами в Четвертой англо-голландской войне (1780–1784 гг.). Тем не менее, как вслед за поэтом и романистом М. Бенье повторил Ф. Бродель, проиграв войну, Великобритания выиграла мир, и она не могла его не выиграть, поскольку у нее на руках были все козыри [157]. М. Бенье и Ф. Бродель не поясняют, что это были за козыри, но из контекста ясно, что речь идет об экономической мощи. Действительно, к моменту утраты североамериканских колоний Великобритания набрала мощную экономическую инерцию, основой которой были два века бурных социально-экономических и политических изменений [158]; промышленная революция в Англии была социальной революцией, обусловленной социальными причинами, в том числе структурой землевладения [159]. Разворачивалась промышленная революция, вызванная конкуренцией с индийским текстилем [160].
Фаза экономического роста в Великобритании, начавшаяся в 1783 г. и достигшая пика в 1792 г., была по сути первым современным деловым циклом [161]. В 1790 г. Великобритания, население которой составляло 1 % мирового, давала 10 % мирового производства железа [162]. Резко росло число патентов на технические изобретения: 1769 г. — 36, 1783 г. — 64, 1792 г. — 87, 1802 г. — 107 [163].
И все же превосходство Великобритании над Францией не стоит преувеличивать. Во Франции тоже развивалась промышленность. Так, накануне революции чугуна французы выплавляли 130 тыс. т, а британцы только 63 тыс. т [164]; после войны за испанское наследство французская торговля развивалась быстрее, чем торговля любой другой страны, включая Великобританию [165]; если в 1720 г. объем внешней торговли Франции составлял 20 % британской, то к 1780 г. они сравнялись [166]. У Франции был весьма неплохой флот и — благодаря Ж.Б.В. де Грибовалю — великолепная артиллерия [167]. Таким образом, в целом в конце XVIII в. технико-экономически соперники еще «играли в одной лиге». Преимущество Великобритании — и серьезное — заключалось в другом. Во-первых, в том, что землевладельческая элита была открытым слоем и, в отличие от французских petite noblesse, испанских hidalgos, немецких Junkers и т. д., не была бедной, а следовательно, имела немало резонов поддерживать существующий общественный порядок [168] (французское мелкое дворянство характеризовалось совсем другим настроением).
Во-вторых, британцы обладали преимуществом в финансовой сфере, причем речь идет не только о национальных финансах, но и международных: например, британцы в своей игре против Франции могли мобилизовать на помощь себе швейцарских банкиров. Это не говоря о том, что французская монархия, в отличие от британской, была в большей степени системой мобилизации людей, чем денег [169].
В-третьих, британцы были сильнее в информационной войне. Всего один пример: в конце XVIII в. было создано London Corresponding Society. По форме это было объединение лиц свободных профессий, журналистов и т. п. По сути же оно выполняло функцию информоружия, ведя пропаганду и пугая английского обывателя сначала Францией и католицизмом, а затем — якобинизмом и Наполеоном [170].
В-четвертых, у британцев было преимущество в организации разведки, спецслужб, с которыми активно сотрудничали интеллектуалы как в самой Великобритании, так и во Франции, где британцам удалось создать «пятую колонну». Создание «пятых колонн» — излюбленная тактика англосаксов, которую они постоянно применяли, в частности, по отношению к России. Франция после провала в 1745 г. поддерживаемого ею якобитского вторжения в Великобританию была мало активна в ведении тайной войны против Англии, особенно по сравнению с британскими усилиями и их масштабом. Кстати, если бы высадка якобитов в 1745 г. увенчалась успехом или, как минимум, спровоцировала бы гражданскую войну, британцы столкнулись бы с серьезными проблемами в борьбе с французским конкурентом [171]; более того, у них едва ли хватило бы сил на Семилетнюю войну и не было бы ни войны, ни перелома 1759 г. в ней, ни победы [172].
