В круге последнем - Рекемчук Александр Евсеевич (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Наши отношения с ним приняли и здесь необычный характер. Однажды Солженицын увел меня в малолюдное место, к Успенскому собору, создал обстановку для доверительного разговора и сообщил, что он… очень занят литературными делами и не хотел бы тратить времени на встречи, от которых он не имеет никакой отдачи как литератор.
Кроме того, мы, дескать, принадлежим уже к разным категориям людей. С ним, Солженицыным, общаются крупнейшие литераторы, он бывает на правительственных приемах, о нем пишет пресса. А я, хотя и полезный в своем деле человек, но всего лишь один из миллионов. Естественно, что после такой беседы всякая охота к контактам с моим бывшим другом у меня отпала.
Как человек, пострадавший в период культа личности, я находился после освобождения примерно в таком же положении, как Солженицын. Во мне тоже накопилось немало горечи, и временами мне тоже казалось, что все происшедшее неизгладимо из сознания и будет всегда определять весь мой жизненный путь.
Но проходили годы. Я видел только сочувственное и доброжелательное отношение со стороны окружающих, в том числе и представителей власти. Я смог поступить в аспирантуру, завершить работу над диссертацией, получить звание кандидата химических наук, доцента, возглавить кафедру в крупном институте. Всюду, где бы я ни работал, никого не смущало мое прошлое. Работа, семья, годы новых и значительных впечатлений совершенно вытеснили из моего сознания обиду ныне уже далеких времен. То же самое произошло с десятками и сотнями моих сотоварищей по несчастью.
К сожалению, у А. Солженицына все получилось наоборот. О лагерях он писать мог, о иной жизни — нет, поскольку не знал ее. А раз он о ней не пишет, то она для него неинтересна. Поэтому и не захотел он расстаться с миром беспрестанных и однообразных воспоминаний, перестать жить только прошлым, видеть все вокруг в искаженном свете.
Может быть, это глубоко личная беда Солженицына, и не стоило бы говорить об этом, оставив его наедине с собственными маниями величия и преследования? Но коль скоро он сам требует права на внимание, на то, чтобы мнение одиночки, озлобленного, лишенного всякой связи с реальностью и представления о ней, принималось за истину, молчать об этом нельзя.
Злой не имеет будущности
Я много лет был знаком с Солженицыным и знал его еще до того, как он был провозглашен лауреатом Нобелевской премии. Полагаю, что читал большую часть его сочинений. Что касается известного мнения о нем, распространяемого в западных церковно-общественных кругах, как о «религиозном писателе» или просто как о писателе, выражающем нынешние чувства, мысли и настроения христиан, и особенно русских православных церковных людей, то такое мнение я считаю глубоко ошибочным. Если оно, это мнение, не создавалось искусственно с каким-нибудь специальным намерением…
Ранее мне казалось, что Солженицыным движет стремление к правде, целиком поглощавшее его. Казалось, что только ее он и ищет и только ей хочет служить. Казалось, что Солженицын живет и дышит правдолюбием. Так казалось.
Как воплотилось это в личной жизни Солженицына, об этом говорить я не буду, ибо публично говорить об этом не к лицу священнику. Однако как воплощалось его стремление к правде и служение ей в его сочинениях, об этом могут и должны судить все. И я давно уже пришел к мысли, что Солженицын правду, как понимаем ее мы, христиане, искажал.
Правда, как и добро, ложь, как и зло, для нас, христиан, больше и глубже, чем просто этические, моральные начала и понятия. В нашем христианском понимании они коренятся в глубине души человека. А также и в той глубине жизни общества, народов и наций, где возникает особенный, только им свойственный характер, их «стать».
Солженицын не понял и не хотел понять, что зло преодолевается не злобствующим, а противоположным ему духом добра. Солженицыну не хотелось понять, что зло и ложь обличаются правдой, а противостоящая им правда открывается человеку только в любви, а не в злобе, которая заполнила душу и разум Солженицына. Исповедующий себя христианином, Солженицын должен был знать и согласиться с тем, что в борьбе со всяким злом, всяческой неправдой христианин только в любви может найти для себя чистый источник духовной активности, которая не может и не должна вдохновляться злобой, ибо ею она отравляется.
Между тем именно злоба и только злоба была во всем, с чем выступал Солженицын, с маниакальной уверенностью в собственной непогрешимости в чем бы то ни было. Его выступления просто поражают полным отсутствием любви к кому-нибудь и к чему-нибудь, и поражают не одних христиан. И отсутствие любви (а вместо нее злобу) Солженицын прикрывает мудреными словесными узорами, стараясь превратить свою злобу в какую-то надуманную «зрячую любовь». Восприятие же мира, человека, жизни сквозь призму бушующей злобы с христианством несовместимо.
В духе злобы правда не утверждается, а гибнет. Сначала становится полуправдой, потом и неправдой. И служит в мире уже не добру, а злу. Такой писатель христианским быть не может.
Теперь — Солженицын и церковь. На поверхность самых глубоких вод, как известно, выплывают вещи с небольшим удельным весом. Одностороннему взгляду Солженицына, скользящему по поверхности церковной жизни, не дано было увидеть того, что, может быть, действительно делает нашу Русскую Православную Церковь той солью, без которой нынешнее христианство может стать пресным.
Известно, что западным христианам грозит опасность свести христианство к социальной и политической активности. Это своеобразная редукция христианства. Нас же упрекают в противоположном: якобы в уходе из мира и отстранении от него и чрезмерном погружении в одни только «религиозные нужды», в редукции христианства, так сказать, с противоположной стороны… ради духовно опасного и даже соблазнительного самосохранения в трудных внешних условиях жизни. Упрек неаргументированный, равно как и несправедливый. Как мы ищем черту, отделяющую «подлинное и праведное охранение Церкви от соблазнительного самосохранения», здесь говорить об этом неуместно. Но я должен сказать, что с отыскиванием этой черты более всего связан огромный духовный опыт нашей Церкви. Так вот к этому опыту Солженицын и не прикоснулся. Он оказался чужд церкви, а отсюда и его поразительно высокомерные требования, свидетельствующие, насколько Солженицын далек от Церкви и ее сути! За его требованиями, высказанными им со свойственной ему самоуверенностью и самомнением, нетрудно увидеть замысел внести в нашу Церковь раскол. Более того, создать внутри ее даже опорный пункт действенной «христианской» альтернативы всему советскому обществу.
Один из английских рецензентов Солженицына как-то писал, что целью Солженицына является изменить понимание русскими самих себя и понимание ими того, где они находятся. Я могу сказать, что Солженицын хотел сделать то же самое с русскими церковными людьми, заставив их изменить самим себе, своей церковности и пониманию того, где они находятся. Но сам Солженицын оказался вне нашей церкви, и его церковность есть для нас псевдоцерковность. В одной из проповедей, которую навряд ли слушал Солженицын, сказано: «Не желай вести себя худо и иметь о себе недобрую славу: не повинуйся греху, чтоб не сделал он из тебя предмет отвращения… Не желай быть злым, чтобы не сокрушиться тебе в последние дни своей жизни». Солженицын, считающий себя христианином, должен был знать высказывание Премудрого в книгах Священного Писания, где говорится, что «Бог… не поддерживает руки злодеев (Иова, 8, 20)» и «злой не имеет будущности (Притч. 24, 20)».
Архипелаг лжи
Коротко о себе. Я — бывший сержант 62‑й армии, которой командовал генерал Василий Чуйков. Мне посчастливилось (я сознательно употребляю это слово, несмотря на нечеловеческую тяжесть пережитого) быть свидетелем и участником Сталинградской битвы. Вместе со своим отделением я находился в самом центре обороны Сталинграда. Гитлеровцы вели ожесточенные уличные бои, обрушивая шквал огня и железа на дом, который мы, горстка бойцов, занимали и который был ключевой позицией наших войск в самые напряженные минуты сражения. 58 дней и ночей держали мы здесь оборону, так и не пропустив немцев к Волге. Я горжусь, что этот легендарный дом вошел в историю войны под именем дома Павлова.
