Марксизм: не рекомендовано для обучения - Кагарлицкий Борис Юльевич (читать книги регистрация txt) 📗
Методологически аргументация «Праксиса» тоже была весьма слабой. Она строилась на чисто догматическом сравнении текстов Маркса и Энгельса. Между тем критически мыслящий читатель нуждается в более весомых аргументах, чем ссылка на то, что Маркс не просматривал рукопись Энгельса до ее публикации. В конце концов, мышление именно потому и эффективно, что оно оказывается адекватно своему предмету - в данном случае природе. Если в природе нет диалектических противоречий, перехода количества в качество, отрицания отрицания, то почему люди, именно исследуя природные явления, с древних времен задумывались о подобных вещах?
Если метод нашего мышления неадекватен объекту, то и результаты будут соответственные. Это поняли уже ученики Декарта в XVII веке. Никола Мальбранш писал: защитники Вены стреляют в турок, которых они видят в своем сознании. Но попадают почему-то в реальных турок. Если бы их органы чувств, например, давали им неправильную информацию, то они стреляли бы мимо. А может быть, и турок никаких не было?
То же самое и в теории. Если диалектическая логика не верна, если она отражает лишь развитие мысли, то почему эта мысль продуктивна?
Можно сказать, то, в чем «праксисисты» были интеллектуально состоятельны, они в значительной мере были неоригинальны. А там, где они были оригинальны, они были интеллектуально несостоятельны. Потому от «Праксиса», кроме названия журнала, мало что осталось.
К середине 1970-х мы видим полный упадок «ревизионистского» движения в Восточной Европе. Это движение политически оказалось не востребовано. В основе ревизионистского подхода лежало представление о том, что обществу предстоит социально-политическая реформа или хотя бы экономическая реформа. Экономическая реформа имела место, но оказалась крайне ограниченной по своим последствиям.
«Ревизионисты» не хотели враждовать с коммунистическими режимами, они пытались их реформировать. Не будучи востребованными властью, их идеи стали рассматриваться как все более опасные. Многие идеи из сферы допустимой дискуссии, из сферы легального, разрешенного обсуждения вытеснялись в сферу диссидентства. Причем в сфере диссидентства нарастали интеллектуально другие концепции, здесь господствовали либеральные идеи. Понятно, что чем больше было конфронтации с официальным «советским марксизмом», чем более она становилась жесткой, тем более привлекательными становились антимарксистские концепции. Такая психологическая инерция вполне объяснима. И все же марксистская оппозиция в Восточной Европе не исчезала никогда, вплоть до 1989-1991 годов.
Советские «шестидесятники»
В Советском Союзе смерть Сталина и начавшиеся после нее перемены не могли не отразиться на развитии общественной мысли. Кампания по десталинизации, предпринятая Хрущевым и его соратниками после XX съезда КПСС, очень мало затронула сферу теории - все основные формулировки официальных учебников по марксизму-ленинизму остались неизменными, из них лишь вычистили упоминания о Сталине (так же, как раньше устранили, по возможности, следы авторства Н.И. Бухарина).
Однако, если официально провозглашенная идеологическая доктрина как будто застыла в монументальной неподвижности, в академической среде происходили достаточно активные дискуссии, нередко выплескивавшиеся на страницы книг и журналов. В начале 1980-х годов в самиздатовской книге «Мыслящий тростник» я назвал этих авторов «легальными марксистами» (не столько по аналогии с П. Струве, С.Булгаковым и другими русскими профессорами 1900-х годов, сколько в противоположность «нелегальным» марксистам, «публиковавшимся» в самиздате). Однако жесткого разрыва между теми и другими не было. Потому скорее стоило бы говорить об отечественной версии «критического марксизма».
Бесспорно, можно обнаружить отголоски восточноевропейского «ревизионизма» в советской общественной науке, особенно в конце 1960-х - начале 1970-х годов.
Вообще, конец 60-х - начало 70-х было достаточно продуктивным временем для советской общественной науки. В первую очередь вспоминается философ Эвальд Ильенков. Эта фигура, во многом близкая к Франкфуртской школе. У него мы тоже найдем размышления о коллективном сознании, об этически обоснованных и необоснованных поступках, причем совершаемых массами людей. Точно так же, как и Эрих Фромм, он отвергает вульгарное представление о марксизме как о теории, которая основана на грубом экономическом детерминизме. Напротив, основой марксистского материалистического понимания истории является диалектика личного и общественного. Личность формируется обществом, которое, в свою очередь, основано на определенном способе производства.
Точно ту же мысль развивает в 1968 году Эрих Фромм в своей книге «Марксово представление о человеке». Фромм подчеркивает, что способ производства формирует господствующую социальную систему, господствующую культуру, нормы поведения. А уже эта господствующая культура формирует преобладающий тип личности. Но это не значит, что каждая личность механически детерминирована экономическими обстоятельствами. Точно также отсюда не следует, будто все люди будут подчиняться системе. Когда Ильенков пишет книгу «Об идолах и идеалах», он приходит к очень похожим выводам. Но если Фромм опирается на восходящую к Фрейду концепцию бессознательного, то Ильенков пытается выводы обосновать на традиционной просветительской рационалистической основе. То есть избегая понятия бессознательного.
Другое имя, которое приходит на ум в связи с советским критическим марксизмом, - историк Михаил Гефтер. Рассматривая историю революции и рабочего движения, Гефтер, по существу, ставил те же вопросы, что и Исаак Дейчер.
Официальная трактовка революции - путь от победы к победе, сплошной триумф партии и никогда не ошибающегося, никогда не колеблющегося Ленина. Итог - полная и окончательная победа социализма в отдельно взятой России. Для Гефтера, работающего уже после разоблачений XX съезда, такое отношение к истории не имеет смысла. Он рассматривает революцию как трагический процесс, в духе античной трагедии - как борьбу с роком. Революция неизбежна и необходима, но в то же время обречена. Именно потому Гефтера так интересует фигура Ленина - политика, ведущего постоянную борьбу с обстоятельствами, учащегося на своих поражениях.
Русский капитализм явно не созрел для социализма. Но он точно так же явно созрел для революции. А революция, набрав обороты, неизбежно должна стремиться к социализму. В этом трагическом парадоксе объяснение всех драм первой половины XX века.
Гефтер убежден, что развитие русской революции и ее трагический исход тесно связаны с характером капитализма, который существовал в России. Какой был капитализм, такая получится и революция. Он анализирует русский капитализм накануне 1917 года, чтобы понять, почему у нас получилось то, что получилось. Дело не в том, что «злой» Сталин отверг заветы Ленина. И уж тем более не в том, что Ленин не послушался Каутского. Все участники революционной трагедии обречены действовать на основе тех обстоятельств, в тех условиях, которые создались в результате распада имперской системы в России.
Партия не творец истории, не демиург из сталинского мифа. Действительность не творили, она как-то сама творилась. И партия, и ее вожди детерминированы внешними факторами, той предысторией, в которой она сложилась, и тем историко-экономическим контекстом. Потому история русского капитализма абсолютно необходима для понимания вот этого всего посткапиталистического советского периода.
Другим выдающимся представителем критического марксизма был ныне здравствующий Г. Г. Водолазов. В 1968 году вышла его книга «От Чернышевского к Плеханову», затем, в начале 1970-х, вторая книга - «Диалектика революции». Обе работы посвящены становлению и развитию политической теории марксизма и ленинской политической теории, причем написаны они не в ортодоксальном ключе, не в виде панегирика вождям, как было принято в официальной литературе. Это книги, которые повлияли на дальнейшее формирование политологии в Советском Союзе.
