Настольная книга сталиниста - Жуков Юрий Николаевич (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
В действительности за решением крылось нечто серьезное, даже опасное для Енукидзе. Ведь далеко не случайно сдача дел преемнику И. А. Акулову, до 3 марта Прокурору СССР, процедура обычно формальная, растянулась на три недели и сопровождалась предъявлением вопросов, более напоминающих обвинения. Только теперь Енукидзе мог осознать до конца, что решение о переводе его в Тифлис — фикция. Что его просто сместили с того поста, который и позволял ему на протяжении пятнадцати лет играть в Кремле одну из важнейших ролей, и не в последнюю очередь благодаря подчиненности ему, хотя и наравне с Ворошиловым, комендатуры Кремля.
Вполне возможно, 3 марта могло появиться и иное решение Политбюро, более резкое по форме, с суровыми «оргвыводами». Не произошло так, скорее всего, по двум причинам. Во-первых, что нельзя полностью исключить, из-за позиции Сталина, с которым Енукидзе связывали давние, более чем дружеские отношения. Говорит же о том весьма веский факт. В октябре 1921 г. Енукидзе, проходя партийную чистку, в числе тех, кто его может рекомендовать, назвал Сталина, Орджоникидзе и Ворошилова. Одновременно, представляя подробнейшую автобиографию, должен был заверить ее. И не кто иной, как Сталин согласился взять на себя такую ответственность. Подписал документ: «Правильность изложенного удостоверяю». [102]
Трудно предположить, что за прошедшие с тех пор годы отношение Сталина к другу и соратнику по революционной борьбе могло без серьезных на то причин резко измениться. Тем более что Енукидзе, занимая пост секретаря сначала ВЦИК, а с декабря 1922 г. — ЦИК СССР, не занимался политикой. Не участвовал ни в одной оппозиции, никогда не выражал своего мнения при определении курса партии. Занимался только своими прямыми обязанностями. Не могла, во-вторых, стать решающей для Сталина и информация о моральном облике Енукидзе. Ведь тот квартировал в Кремле, а потому его личная жизнь проходила у всех на глазах. Наверняка знали об увлечении старого холостяка Енукидзе молодыми красивыми женщинами и Сталин, и другие члены Политбюро.
Между тем, с конца февраля СПО стал стремиться доказать уже не только существование в Кремле контрреволюционной организации, но и подготовку ею террористического акта против Сталина. Подследственных упорно расспрашивали о том, что в той или иной степени могло подтвердить именно такой вариант версии. Более того, пытались связать «заговор» почему-то с одним Каменевым, предназначая ему роль организатора либо вдохновителя попытки устранения Сталина. Да ещё, пока лишь намеком, отмечали и некое весьма опосредованное отношение ко всему тому и Енукидзе.
Следствие преуспело в задуманном. Добилось необходимых показаний, видимо, потому, что выбор Н. А. Розенфельд и Мухановой оказался далеко не случайным. Стал психологически обоснованным после трех недель общения с ними следователей. Скорее всего, именно в них, и только в них, удалось разглядеть потенциальную готовность к жертвенности. Готовность по крайней мере на допросах взять на себя роль экзальтированных фанатичек, готовых идти даже на смерть ради некоей идеи. Стать новыми Шарлоттами Корде, Фанни Каплан, к мысли о чем они пришли то ли самостоятельно, то ли по подсказке, по внушению все тех же Молчанова, Кагана.
Муханова 4 марта рассказывает Молчанову, Люшкову, Кагану: «Розенфельд мне говорила, что на Ленина было покушение, совершенное Каплан, а на Сталина вот никак не организуют. Она сказала, что нужна русская Шарлотта Корде для спасения русского народа… Мои контрреволюционные убеждения приводили меня еще тогда (в 1932 г. — Ю.Ж.) к мысли о необходимости убить Сталина, и я полностью разделяла террористические намерения Н. А. Розенфельд».
Н. А. Розенфельд 4 марта сообщила начальнику экономического отдела (ЭКО) НКВД Л. Г. Миронову, начальнику 3-го отделения ЭКО Чертоку: по словам ее бывшего мужа, Каменев «говорил о своем тяжелом положении, о том, что все зло в Сталине, который виновен в этом его положении, что Сталин ему мстит, что, пока будет Сталин, положение его останется таким же тяжелым…
Вопрос. К какому выводу в результате бесед Розенфельда с Каменевым пришли Вы и Розенфельд?
Ответ. Мы пришли к выводу о необходимости активной борьбы с руководством ВКП(б) вплоть до террористических актов.
Вопрос. Вы и Розенфельд Н.Б. пришли к этому самостоятельно?
Ответ. Нет, на это в значительной мере повлиял Каменев Л. Б., который, как это мне подтвердил Розенфельд Н. Б., говорил последнему о необходимости устранения Сталина».
Муханова показала 4 марта: Н. А. Розенфельд говорила ей, что «Каменев озлоблен на Сталина и не успокоится, пока не будет играть активной политической роли, что возможно только при условии, если Сталин будет отстранен от руководства», а это «возможно только его уничтожением». Розенфельд «дала мне понять, что террористический акт над Сталиным готовится по прямому поручению Каменева». На вопрос же о том, как конкретно они намеревались совершить убийство, Муханова ответила: надо только «добраться до библиотеки Сталина, а там вопрос будет решен в зависимости от обстановки, в которой мы очутимся». Потому-то, добавила Муханова, Н. А. Розенфельд просила Л. Н. Минервину, секретаря Енукидзе, устроить их обеих в библиотеку Сталина.
Подтверждение именно такой версии получило следствие и в показаниях некоторых иных лиц, привлеченных по «кремлевскому делу». Так, П. И. Гордеева и Т. П. Бураго, сотрудницы (до ареста) правительственной библиотеки, показали, что Н. А. Розенфельд и Муханову интересовало, где находится квартира Сталина. В. А. Барут, работавший в правительственной библиотеке с 1931 по 1932 гг., а затем около года в Оружейной палате (только это и дало следствию основание поначалу утверждать о существовании в этом кремлевском музее отдельной «террористической группы»), отметил: «Розенфельд подчеркивала, что Енукидзе оказывает ей поддержку». Брат же Каменева, до развода в 1922 г. муж Н. А. Розенфельд, 5 марта уточнил: мол, она в 1932 г. «впервые заговорила о необходимости убийства Сталина… С этой целью она обхаживала Енукидзе».
Вскоре в ведении следствия, пока лишь накапливавшего данные, наступил качественный сдвиг. Муханова — несомненно, по прямой подсказке тех, кто вел допрос, — сделала 8 марта решающее для «кремлевского дела» заявление. Неожиданно поведала о том, что она никак не могла и не должна была по элементарным правилам конспирации знать. О чем следовало в «чистосердечном признании» сообщить только Каменеву, ибо ему и отводили роль «руководителя заговора». Агранов (вряд ли замнаркома НКВД случайно вел этот допрос) и Молчанов восприняли как должное то, что Муханова рассказала им. Якобы «организация» состоит из пяти групп: в правительственной библиотеке; в комендатуре Кремля; в Оружейной палате; бывших троцкистов вне Кремля; из художников. Только так следствие смогло систематизировать полученную информацию по довольно своеобразному принципу — профессии, месту работы всех тех, чьи фамилии хотя бы раз были названы кем-либо из допрашиваемых.
Положение несколько осложнилось из-за позиции, занятой во время допросов по «кремлевскому делу» уже отбывавших наказание Зиновьева и Каменева. Последний 20 марта и 11 апреля категорически отрицал все. И то, что показал его брат, и то, в чем «сознались» Н. А. Розенфельд и Муханова. Решительно отводил от себя подобные обвинения. Зиновьев же активно подыгрывал следователям, а заодно и «топил» своего старого соратника, не забывая, где следует остановиться. 19 марта он заявил: «Каменев не был ни капельки менее враждебен партии и ее руководству, чем я, вплоть до нашего ареста… Каменеву принадлежит крылатая формулировка о том, что «марксизм есть теперь то, что угодно Сталину»… Читая «Бюллетени оппозиции», подробно информировал Каменева о содержании этих документов и о моем положительном отношении к отрицательным оценкам, которые давал Троцкий положению в стране и партии… Призыв Троцкого «убрать Сталина» мог быть истолкован как призыв к террору… Контрреволюционные разговоры, которые мы вели с Каменевым и при Н. Б. Розенфельде… могли преломиться у последнего в смысле желания устранить Сталина физически», мы же говорили в смысле «замены его на посту генерального секретаря ЦК ВКП(б)».
