Конституционные идеи Андрея Сахарова (сборник) - Баткин Леонид Михайлович (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Андрей Дмитриевич стал мерить шагами лестничную площадку. Остальные маялись, привалясь к стенке, и перебирали вслух фамилии людей, у которых тоже, возможно, идут обыски. Ефимов несколько раз бегал на улицу к автомату. И мы облегченно вздыхали, когда он сообщал, что все в порядке. Один раз вместе с ним, когда лифт вновь заработал, на улицу вышел Андрей Дмитриевич. Возвратясь, они встали близко от меня, опираясь на лестничные перила и продолжая начатый раньше разговор. Я невольно слышала (и слушала) его.
Ефимов говорил о Конституции. Я знала, что он занят этой проблемой. Позже печатала какой-то его проект. Потом заговорил Андрей Дмитриевич. Но, пропустив начало их разговора, я не очень понимала, на какой вопрос Ефимова отвечает А. Д. Он сказал, что в сегодняшних реалиях не видит возможности в нашей стране иметь высший закон, который ему лично пришелся бы по душе. Ефимов спросил у А. Д., как он относится к демонстрациям в защиту сталинской Конституции (идея принадлежала Алику Вольпину).
А. Д. ответил, что относится хорошо, ведь лозунг демонстрантов — «уважайте свою Конституцию», что идея уважения закона ему близка, а Сталин тут ни при чем, да и в Конституции есть неплохие положения, беда в том, что они — фикция. Потом А. Д. сказал, что ему с отрочества нравятся «Билль о правах» и «Великая Хартия вольностей». Помолчал и добавил: «Особенно названия».
Неожиданно дверь в квартиру распахнулась, и мимо нас пронеслись пять или шесть мужчин, таща мешки и ящики. Вслед за ними молниеносно исчезли милиционеры, и мы смогли войти к Валерию. В комнате кроме него был Андрей Твердохлебов. Обыск закончился хорошо — загребли пишмашинки, фотоаппарат, кипы бумаг и книг, но хозяина оставили дома. Андрей стал рассказывать, как проходил обыск, и показывать нам целые сценки. Временами в этом «действе» принимал участие Валерий. Особенно рассмешил нас и снял напряжение этюд о том, как Валерий сказал: «Соблаговолите сопроводить меня в уборную».
Все это было так талантливо и так врезалось в память, что в первом варианте этих воспоминаний я написала, что мы присутствовали на обыске. А спустя месяц ночью вдруг перед моими глазами всплыла картина, которая совсем не стыковалась с написанным. Я отчетливо вспомнила, как Андрей, одной рукой держась за перила лестницы, другой стягивает с себя толстые шерстяные темные носки и под ними открываются другие, серые, один — с дыркой на пальце. И он стоит с носками в руке до конца обыска. Сделал он это после реплики одной из Ир, что у Валерия нет ничего теплого. Вот такая со мной произошла история. Значит ли это, что «…все врут воспоминания…»?
Андрей Дмитриевич сидел боком на стуле около тахты. Валерий возлежал на ней. Две Иры и я сидели вокруг. Мы пили горячий чай. Не за столом, так как стола, кроме письменного, у Валерия вообще не было. И мои припасы исчезали с невероятной быстротой.
Потом мы с Ирой Кристи на такси доставили А. Д. домой — было принято, что кто-то должен опекать академика.
Позже я отменила эти диссидентские нежности. Потом я довезла Иру. И в такси, пока ехала предрассветной пустынной Москвой от Войковской до Чкалова, поняла, что разговор А. Д. с Ефимовым был серьезным.
Пожалуй, это были первые слова о Конституции, которые я услышала от А. Д. А когда мы ходили к памятнику Пушкину каждое 5 декабря, то А. Д. не вспоминал Конституцию, но волновался о том, как пройдет демонстрация. Кто дойдет до площади? Кого заметут по дороге? Кого вообще задержат?
Я не помню, как и когда появилась у нас в доме книга Смита «Конституция и административное право» на английском языке. Временами Андрей читал мне какие-то отрывки оттуда и в 1977-м, когда лежал после операции аппендицита, попросил принести ее в больницу. Я шутя спросила, собирается ли он, как Ефимов, писать Конституцию или, как другие, — наводить критику на проект, который нам только что преподнесли. Так же шутливо он ответил, что подобным делом займется только в том году, который станет 84-м, — аллюзия на памфлет Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Это было время горьких шуток над проектом новой Конституции. Но и время, когда многие писали серьезные статьи. Писал и Григоренко. На вопрос Петра Григорьевича, собирается ли он выступить по этому поводу, Андрей Дмитриевич ответил, что не будет, так как не находит «что», а главное — «с кем» можно дискутировать. Несколько раньше, читая «Правду» с текстом проекта, Андрей сказал, что не понимает, что нам предлагают — Конституцию или Программу партии (может, он сказал Устав). По этим репликам может показаться, что А. Д. не придавал большого значения Конституции. Но только на первый взгляд. Он очень хорошо знал Всеобщую Декларацию прав человека и Пакты о правах. При цитировании ему не нужен был текст. И в течение почти четверти века почти во всех общественных выступлениях он в большей или меньшей мере касается вопроса конституционного устройства страны. В Горьком он выписал изданную в 1982 году книгу «Конституции буржуазных государств» и, так же как когда-то читал отрывки из книги Смита, читал мне, почему-то чаще всего по утрам за завтраком, что-то особенно ему понравившееся.
В новые времена Андрей Дмитриевич был очень обеспокоен теми поправками, которые были внесены в Конституцию перед выборами 1989 года. Он считал опасным, что это делается старым Верховным Советом, выбранным еще при Брежневе, и недопустимым частичное изменение Конституции в угоду моменту, когда поправки носят сиюминутное, прикладное значение. И еще до выборов несколько раз говорил, что перестройку надо начинать с головы, а не с хвоста. Головой в этом контексте он считал Конституцию и новый Союзный Договор. На Первом Съезде он высказал ту же мысль в другой форме: что мы начали строить наш общий дом с крыши (кажется, так. — Е. Б.).
А. Д. несколько раз говорил мне, что хотел бы работать в Комитете конституционного надзора, который считал чрезвычайно важным, а пост его председателя, возможно, самым ответственным в стране и требующим от того, кто его будет занимать, абсолютной внутренней свободы и абсолютной честности. В дни Первого Съезда я (как вся страна) сидела перед экраном телевизора. В перерыве бежала к машине, ехала к собору Василия Блаженного за Андреем, чтобы вести его обедать в гостиницу «Россия». Следить за тем, что происходит в Кремле, и готовить обед я не успевала, а без меня Андрей ни разу, кажется, не поел в буфете Дворца Съездов. Когда он стал членом Конституционного комитета, мне показалось, что он доволен этим избранием. За обедом я спросила, понимает ли он, что большинство Съезда считает Конституцию незначительным фактором нашей жизни и надеется, что и впредь, сколь бы часто ни повторялось слово «перестройка», Конституция так и останется словами, напечатанными на более хорошей бумаге, чем газеты. И потому его выбрали безо всяких трений. Он посмотрел на меня укоризненно, но не возражал. А через минуту сказал так, как будто он будет это делать уже сейчас, сразу после обеда: «Но я все равно ее напишу». Это-то я знала и без его слов. Еще не было дела, которое он бы брал на себя, а потом не делал.
После окончания Съезда, 15 июня, мы улетали в Европу. Поездка предстояла громоздкая. Меньше чем за месяц — Голландия, Великобритания, Норвегия, Швейцария, Италия и снова Швейцария. Потом США — три недели в гостях у детей, Стенфорд и Сан-Франциско. Очень много выступлений общественного характера, принятие почетных степеней, выступление на Пагуошской конференции, научные встречи и семинары. Везде давно ждали Сахарова друзья, коллеги, государственные и общественные деятели, люди. Андрей не давал окончательного согласия на поездку, пока не узнал у А. И. Лукьянова, что заседания Конституционной комиссии до сентября не будет. Только после этого разрешил мне отвечать согласием на непрерывные международные телефонные звонки. Но еще долго нервничал, что такое важное дело, как Конституция, откладывается в долгий ящик, что это — преступление перед страной.
Маленькое отступление. Вчера, 27 февраля, на заседании Верховного Совета один из депутатов упрекнул своих коллег за то, что они ездят по заграницам за их (других делегатов) счет. Этим замечанием и вызвано мое отступление. Мы много ездили в последний год жизни Андрея Дмитриевича вдвоем, один раз он ездил без меня, дважды — я без него. Но мы на «казенный» счет не ездили ни разу и даже ни разу не меняли наш легкий рубль на тяжелую валюту. Андрея Дмитриевича в столь многом упрекали товарищи народные депутаты, что я решила предупредить еще один упрек.
