Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
В 30-е годы Ленинград оставался одним из центров наибольшей активности оппозиционеров. Как и все местные руководители, Киров был обязан докладывать о любых проявлениях такой активности в ЦК. В ленинградском партийном архиве хранится его письмо, адресованное секретарю ЦК Косиору: «Сегодня, 19 января, в Ленинграде с утра по заводам и фабрикам Ленинграда, а также в жактах и на улицах распространены троцкистами (это слово зачеркнуто Кировым) оппозиционерами листовки. Экземпляр листовки прилагаю» [136]. Вместе с тем известно, что Киров сохранял некоторых бывших оппозиционеров на руководящих постах и отказывался санкционировать аресты тех «зиновьевцев», которые, согласно агентурным данным НКВД, вели недоброжелательные разговоры о Сталине.
Немаловажное значение имеет и тот факт, что после смерти Кирова в его библиотеке были обнаружены книги Троцкого «Моя жизнь», «Сталинская школа фальсификаций», «История русской революции», «Перманентная революция и сталинская бюрократия», а также несколько номеров «Бюллетеня оппозиции» и работа американского «троцкиста» М. Истмена «После смерти Ленина».
Французский историк П. Бруэ ссылается на обнаруженные им в зарубежных архивах письма Седова с информацией по поводу ходивших в Москве слухов о хороших личных отношениях Кирова с бывшими участниками правой [137] и левой оппозиций, а также на воспоминания советской журналистки Завалишкиной «Вокруг убийства Кирова», где сообщалось, что Киров поощрял работу по созданию истории ленинградского комсомола, в которой участвовали большинство лиц, впоследствии обвинённых по делу «Ленинградского центра» (см. гл. XIII). В этой работе рассказывалось о заслугах «зиновьевцев» в первые годы революции [138].
Имеется немало свидетельств о том, что Киров после XVII съезда говорил своим друзьям, что его голова «теперь на плахе». В воспоминаниях Н. Иоффе приводятся слова, сказанные Кировым незадолго до смерти одному из его ближайших ленинградских соратников П. Смородину: «Петро! Мне всё равно не жить, он мне не простит (обсуждения вопроса о замене Сталина на посту генсека и голосования на XVII съезде.— В. Р.)» [139].
Совершенно новая информация о позиции Кирова в последние месяцы его жизни была сообщена в 1978 году старым французским коммунистом Марселем Боди. В воспоминаниях, опубликованных левым журналом «Le Refractaire», Боди рассказывал: летом 1934 года ему передали, что с ним хочет встретиться находящийся в Париже кремлёвский врач Л. Г. Левин (один из будущих подсудимых на процессе «правотроцкистского блока»). «Встреча состоялась,— писал Боди,— и скоро беседа приняла столь важный характер, что я был изумлён. Доктор Левин информировал меня о сокровенных мыслях Кирова. Это были мысли „умеренного“ политика, который хотел положить конец внутренней борьбе (в партии.— В. Р.), так же как внутренней политике, проводимой в его огромной стране. Согласно Кирову, они (Киров и его единомышленники.— В. Р.) хотели вернуться к более гуманной политике, близкой к той, которую предлагал Ленин во время нэпа, и отказаться от жестокой коллективизации в деревне». Левин передал, что «Киров хочет восстановить внутрипартийную демократию и свободное выражение каждого течения в партии». «Включая течение троцкистов?» — спросил Боди. Левин ответил на этот вопрос утвердительно.— «И включая возвращение Троцкого в СССР?». Левин ответил, что «это должно быть обсуждено». После этой встречи Боди позвонил Л. Седову и сообщил ему о беседе с Левиным. Седов встретился «с доверенным лицом Кирова и беседовал с ним три часа» [140].
Узнав о данном рассказе, П. Бруэ решил отыскать его подтверждение в архиве Троцкого. Прямых подтверждений найти не удалось. Бруэ объясняет это тем, что Троцкий и Седов были опытными конспираторами и либо не писали друг другу о столь важном и секретном факте, либо уничтожили соответствующие документы. Однако историк считает, что косвенные доказательства правдивости рассказа М. Боди содержатся в сообщении Седова о том, что в Советском Союзе «очень ответственные товарищи обсуждают вопрос о возвращении Троцкого». Бруэ резонно полагает, что «мы не можем представить среди очень ответственных товарищей», которые могли бы обсуждать этот вопрос в то время, никого, кроме Кирова и «ему подобных» [141].
Сообщения М. Боди и П. Бруэ ставят вопрос о причинах убийства Кирова в совершенно новый контекст. Кроме того, они позволяют лучше оценить связь этого убийства с последовавшей вслед за ним свирепой облавой на оппозиционеров.
X
Убийство Кирова
Все исследователи советской истории 30-х годов сходятся на том, что выстрел в Кирова позволил Сталину практически без сопротивления развязать террор в растерянной, остолбеневшей от этого наглого убийства стране. Однако до сего дня сохраняются представления о том, что эта трагедия либо принадлежит к числу нередких в истории тщательно подготовленных политических убийств, которые не раскрываются до конца никогда, либо к тем редким стечениям исторических обстоятельств, которые настолько точно соответствуют интересам определённого лидера, что подозрения в его адрес остаются навсегда.
Наибольший свет на события, связанные с убийством Кирова, могли бы пролить лица, наиболее близкие к Сталину в тот период,— Молотов и Каганович. Однако они оба не оставили никаких воспоминаний, а в единственных источниках мемуарного характера — беседах с писателем Ф. Чуевым — решительно отрицали причастность Сталина к убийству Кирова. Такая позиция полностью соответствовала логике поведения, избранного ими после их исключения из партии в 1957 году,— признания необходимости большого террора 30-х годов. Однако бесспорным является тот факт, что комиссии Президиума ЦК, созданной в конце 1955 года (т. е. тогда, когда Молотов и Каганович находились в составе Президиума) для расследования материалов о сталинских репрессиях, было поручено начать работу с изучения обстоятельств убийства Кирова. Этот факт, на наш взгляд, свидетельствует о том, что версия об организации данного убийства Сталиным имела широкое хождение в тогдашней партийной верхушке. Записка председателя данной комиссии Поспелова, прямо наталкивающая на мысль о направляющей роли Сталина в убийстве, была направлена в Президиум ЦК вскоре после XX съезда, т. е. опять-таки во время пребывания в нём Молотова и Кагановича.
Более тщательное расследование «кировского дела» было осуществлено специальной комиссией Президиума ЦК, образованной в 1960 году.
На XX и XXII съездах партии Хрущёв решился обнародовать лишь небольшую часть фактов, выявленных комиссиями Президиума ЦК в 50—60-е годы. О. Шатуновская рассказывала, что после получения докладной записки о результатах второго расследования Хрущёв сказал ей: «Я всю ночь читал вашу записку и плакал над нею. Что мы наделали! Что мы наделали!» Тем не менее Хрущёв заявил, что полностью материалы расследования не будут оглашены. В ответ на возражения Шатуновской он сказал: «Нас сейчас не поймут. Мы вернёмся к этому вопросу через 15 лет» [142].
Известные ему факты об убийстве Кирова Хрущёв сообщил лишь в мемуарах, написанных во время пребывания на пенсии.
Третье расследование «кировского дела» было проведено комиссией Политбюро, созданной в конце 80-х годов. Хотя результаты этого расследования не были опубликованы, некоторые его участники выступили с заявлениями о том, что террористический акт был задуман и совершён одним Николаевым и что «в деле нет материалов, объективно подтверждающих причастность Сталина и органов НКВД к организации и осуществлению убийства Кирова» [143]. После того, как этот вывод был оспорен в печати, председатель комиссии Политбюро Яковлев выступил с пространной статьёй, в которой признал, что многие факты и документы, относящиеся к убийству, не были проанализированы его комиссией, назвал много вопросов, требующих дальнейшего расследования, и предложил «ещё раз вернуться к исследованию всех обстоятельств, связанных с убийством С. М. Кирова» [144]. Однако после августовского переворота 1991 года ни Яковлев, превратившийся в ярого антикоммуниста, ни другие «демократы», получившие доступ ко всем партийным и чекистским архивам, не проявили ни малейшего интереса к такому исследованию. Правдивое воссоздание одной из самых трагических страниц послеоктябрьской истории было вытеснено бесплодными поисками в архивах «компромата» на подлинных большевиков и прежде всего на Ленина.
