Государственность и религия - Тихомиров Лев Александрович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
При этом, как известно, общий исторический факт состоит в том, что люди соединяются в особые общества для совместной жизни своими религиозно-нравственными задачами. Эти религиозные организации переплетаются с социальными и политическими, но вполне с ними не сливаются даже в наиболее теократических государствах.
В христианском мире коллективная религиозная жизнь совершается в Церкви...
Таким-то образом потребность охранить и развить общественную нравственность естественно приводит государство к связи с Церковью. Стараясь помочь Церкви возможно успешнее морализировать общество, государство имеет в виду воспользоваться в своем деле тем нравственным капиталом, который она вырабатывает в людях. Понятно, как важна становится задача правильно поставить этот "союз" гражданского и духовного общества, так чтобы они помогали взаимно и ни в чем друг другу не мешали.
Эту задачу никак нельзя решить простым взаимным отчуждением, отделением Церкви от государства.
Наука, например, составляет также область свободы, как и вера. Ни науку, ни веру государство не может направлять. Однако мы видим, как велики заботы государства об учреждениях, где зреет наука, - университетах, академиях, библиотеках, музеях и т. д. То же самое, при логичности государственной мысли, естественно видеть и в отношении Церкви.
Отсюда в истории христианского мира вопрос о государственно-церковных отношениях играл такую огромную роль и различные его решения отзывались такими важными последствиями. В настоящую эпоху установка правильности в этих отношениях, может быть, еще важнее, чем прежде. Но внимание к ней, к сожалению, весьма ослабело вследствие того, что теперь против "религиозной" системы морали выступила идея и система "автономной нравственности".
Религиозная нравственность, признавая моральное чувство основным, врожденным, не признает его, однако, "самобытным", "автономным". Источник этого чувства она видит в Боге, почему и верное или ложное направление морали ставит в зависимость от соответствия ее с идеалом, указанным Богом.
Автономная мораль, напротив, основана на предположении, что врожденное нравственное чувство само по себе руководит человеком. Мы не знаем, откуда идет это чувство, этот, как выражаются, "альтруизм", но оно руководит нашими нравственными поступками, как сила тяготения - движением небесных светил. Религиозное начало как импульс с этой точки зрения не нужно. Для уяснения же того, что должно и чего не должно делать, требуется просвещение, знание потребностей человека и общества, понимание солидарности человеческих интересов и т. д.
С этой точки зрения дело государства для развития нравственности сводится к развитию школы и умножению прочих способов развития просвещения, пожалуй, с преподаванием "курсов морали".
Тенденция заменить Церковь школой теперь очень сильна, и практически государство и закон современных стран сделали уже очень много для торжества идеи автономной морали в подрыв религиозной. Этого нельзя не признать огромной ошибкой. Она была совершена из очень почтенного стремления поставить государственное строение в связь с наукой. Но дело в том, что наука именно в этой области вопросов не знает ничего достаточно точного и представляет лишь ряд недоказанных гипотез. Из-за столь нетвердых теорий государство никак не должно бы отбрасывать данных своего тысячелетнего опыта, побуждающего его стоять на почве религиозной морали.
Оставляя в стороне вопрос о научной слабости идеи автономной морали, во всяком случае должно сказать, что с социальной и политической точек зрения она совершенно непригодна для устроения общества; напротив, она грозит самому его существованию.
На это с точки зрения государственной имеется ряд серьезнейших соображений.
Прежде всего, с точки зрения общественной удобна лишь мораль, единообразная для всех людей. Мораль подобна закону: кроме своего содержания она в человеке важна для всех окружающих тем, что они могут заранее приблизительно знать, как поступит данный человек, чем ответит он на поступки окружающих. Если есть много законов, противоречащих один другому, то это хуже, чем полное отсутствие закона. Различие правил нравственности порождало бы еще большую путаницу отношений. Никто не мог бы знать, как поступит его ближний, и в конце концов можно совсем растеряться: помогать ли ближнему или прятаться от людей подальше, пока цел? Между тем "автономная" мораль ведет именно к бесконечному многообразию нравственных правил, к исчезновению какой бы то ни было общепринятой линии поведения.
Сверх того, право личности имеет "автономную" мораль, уничтожает возможность нравственной общественной дисциплины. Какую бы гнусность ни совершил человек, он всегда имеет возможность заявить, что по "его морали" такой поступок дозволителен или даже очень возвышен. Мы это уже видим у анархистов. Общество не имеет мерки для обличения лжи такого заявления. Оно может убить такого человека, но не может его нравственно судить и осудить. А это "нравственное" осуждение есть могущественнейшее орудие общества для воспитания личности начиная с детского возраста и в течение почти всей жизни человека.
Автономность морали, наконец, подрывает и силу закона. Правила закона, для того чтобы быть убедительными, должны сообразоваться с правилами нравственности. Иначе закон становится в глазах общества актом произвола или фантазии. Его исполнение будет поддерживаться только силой, то есть, значит, в большинстве случаев закон совсем не будет исполняться. Для того чтобы быть сильным, закон должен совпадать с голосом морали. Но с какой же "официальной" моралью сообразовать его, если автономность морали будет порождать в обществе самые различные системы кружковой и даже единоличной морали?
В общей сложности автономность морали приводит, таким образом, к нравственному хаосу, при котором невозможны ни закон, ни обычай, ни общественное мнение, то есть вообще никакая социальная или политическая дисциплина. Общество и государство должны были бы при этом или уничтожиться, или держаться чистым деспотизмом, лишенным всякого нравственного руководства и контроля.
Но эти соображения еще не исчерпывают вопроса. Должно еще обратить внимание на то, какой общий нравственный тип вырабатывает автономная мораль в личностях при всем разнообразии частных правил поведения, являющихся у них, так сказать, по фантазии каждого.
Оставляя даже в стороне прямую развращенность, разнуздывающиеся инстинкты хищничества и тому подобные явления, которые развиваются под все допускающим покровом автономности, и беря во внимание только натуры избранные, одаренные действительно тонким нравственным чувством, мы все-таки получаем в них крайне вредный, бесплодно-революционный тип, элемент, вечно стремящийся к разрушению общественно-политических форм, но не удовлетворимый никакими новыми построениями. Фактическую картину этого мы уже более ста лет наблюдаем в культурном мире.
В течение почти уже полутора веков порядок политической и социальной жизни наших культурных стран постоянно возмущается в глубочайших основах, идет беспрерывная ломка всего вчера воздвигнутого и лихорадочно-спешно строится новое для того, чтобы завтра подвергнуться такой же радикальной ломке. Никогда еще человеческая история не знала такого ненормального стремления к перестройке каждым поколением всего построенного предыдущим поколением. Для всякого сколько-нибудь хладнокровного наблюдателя ясно, что этот характер "творчества" совершенно бесплодно истощает общественные силы.
Совершенно естественно, что в человеческом обществе всегда время от времени оказываются нужными различные поправки и изменения сообразно вновь являющимся обстоятельствам. Но не менее ясно, что при всех этих поправках, хотя бы они назывались громким именем "революция", ничего существенно нового не создается и даже не может быть создано. Процессы политические и социальные, подобно всем явлениям природы, совершаются на основании вполне незыблемых внутренних законов, которые действуют по-своему, невзирая ни на какие наши идеи. В бессознательном скоплении диких бушменов, не умеющих формулировать своей "конституции", или у прославленных юридическим умом римлян, или в современных конституционных монархиях, строй которых дополнен даже самыми новейшими созданиями рабочего законодательства, - везде и всегда действуют одни и те же социально-политические силы и законы. Их изменения не бывает, и в этом смысле "революции" не существует на свете. Но потому-то стремление к непременному изменению самых основ общества и есть стремление болезненное и прямо ненормальное. Если бы мы могли действительно изменять законы природы, то в стремлении к этому не было бы нелепости. Можно было бы рассуждать и спорить только о том, как это получше сделать. Но сочинять теории, возмущать весь мир, резаться между собою и ломать каждое поколение свой строй для того, чтобы изменить движение небесных светил или законы преломления лучей света, - это, конечно, было бы сценой из сумасшедшего дома.
