Прощание кремлевского диггера - Трегубова Елена (мир бесплатных книг .txt) 📗
– От какой-то американской фирмы… Тут название отправителя тоже оборвано.
Я сразу поняла, что это какое-то вранье: просто потому, что любой коммерческой фирме доставки, у которой вот так «случайно» все оборвано, заказчики конкретно «пообрывали» бы все на свете. Кроме того, в любой службе доставки всегда существуют накладные. Я потребовала от собеседника, чтобы он дал мне телефон этой загадочной службы доставки. Он сказал: «Сейчас, сейчас», но на этом телефонный разговор вдруг тоже почему-то оборвался. Свидетельницей этого странного телефонного разговора стала Маша – мы ехали к ней на дачу. У Маши тоже возникло какое-то нехорошее предчувствие:
– Ленка, запиши на всякий случай номер телефона, с которого он звонил. У тебя он определился на мобиле?
Как у двух настоящих маститых журналисток, у нас, конечно же, не оказалось с собой ни записной книжки, ни чистого листочка, и я оторвала маленький клочок бумажки от Машкиного расписания лекций, которые она в тот момент читала для региональных журналистов в школе «Интерньюз» в ДомЖуре. Номер звонившего, который у меня высветился на мобиле, выглядел странно: он начинался на 824… Ни я, ни Маша не знали района Москвы, где телефоны начинались бы с таких цифр. На сотовый телефон он тоже не был похож – ни одна известная нам московская мобильная компания не имеет таких номеров. Прошло часа два. Мы уже сидели у Маши и мирно ужинали. День заканчивался, но никакая «служба доставки» мне так больше и не перезвонила. Мне стало слегка не по себе. Чтобы как-то разрядить обстановку, я пошутила:
– Одно успокаивает, Машка: раз они выведывают у меня мой адрес, значит, в этом городе еще остался хотя бы кто-то, кто хочет сделать мне гадость, но у кого нет моего адреса… Но спустя пять дней оказалось, что, если кому-то очень хочется сделать тебе гадость, твой адрес все равно найдут.
Забыла рассказать милую деталь: не поверите – в доме, где я, живу, на первом этаже находится отделение милиции. А моя квартира на втором этаже. Поэтому человек, чей призрак я через полминуты после взрыва увидела в глазок бегающим под моей дверью, оказался милиционером. Маша продиктовала мне телефон Московской службы спасения и попросила срочно сообщить им о взрыве. Я так и сделала. А спустя еще несколько минут под моей дверью был уже целый консилиум. Кто-то громко обсуждал силу взрыва и направление взрывной волны:
– Вот видишь, взрывная волна шла вот так…
Как именно она шла (то есть как ее показывал этот человек) для меня оставалось за кадром. Потому что дверной глазок у меня хотя и «рыбий глаз», с круговым обзором, но все равно это ж вам не перископ на подводной лодке. К тому же еще и загаженный крошками от взрыва. Поэтому все происходящее мне приходилось слушать через дверь, как радиоспектакль.
Мой телефон разрывался. Вернее, не один телефон, а оба: и мобильный, и домашний. Весть о взрыве разнеслась по городу моментально: просто потому, что смертельно перепугавшиеся за меня мои близкие друзья – в основном журналисты. Первой информацию о взрыве вышла в эфир радиостанция «Эхо Москвы». И после этого вся информационная Москва взорвалась. Как потом признавались мне все коллеги, они уже давно, сразу с момента выхода в свет моей книги ждали чего-то подобного и всерьез опасались за мою жизнь. Но я, наивная, все еще продолжала из последних сил надеяться, что все происходящее – это какой-то бред, что сейчас дым рассеется и выяснится, что взорвался какой-нибудь невинный соседский баллон с газом, и умоляла корреспондентов, звонивших мне за комментариями, не торопиться с трактовками:
– Подождите минутку, не комментируйте пока ничего! Не разводите панику, пожалуйста, чтобы потом не выглядеть идиотами! Может, это какое то недоразумение! Я сейчас еще раз попробую выйти в коридор и спросить, что произошло, – кричала я в трубку. Но моя очередная вылазка в коридор закончилась быстро и безрезультатно. Я приоткрыла дверь на узенькую щелку и прямо под ней увидела тихого человека, который сидел на корточках и аккуратно собирал пинцетом с пола мелкие осколки и какой-то светлый порошок и раскладывал все это в крошечные целлофановые пакетики. Я тихо, чтобы не привлекать внимания стоящих рядом милиционеров, спросила его:
– Скажите, что произошло?
Тихий человек поднял на меня глаза и так же тихо ответил:
– Ничего не произошло.
Тут меня все-таки заметили милиционеры и загорланили:
– Девушка, сейчас же закройте дверь!
Я взмолилась:
– Слушайте, ну скажите мне хотя бы, что взорвалось? Поймите, мне звонят журналисты, спрашивают, что мне им говорить?
– Ничего не говорить, – приструнили меня блюстители порядка. – Закройте дверь.
Я успела заметить, что на полу валяется искореженный плафон от лампы, который сорвался с потолка (а потолки у нас в коридоре очень высокие, метров пять, наверное, дом старинный), исходя из чего я поняла, что, раз дошло до потолка, взрыв был действительно неслабый. Но когда я напоследок, выполняя распоряжение милиционеров и закрывая дверь, все-таки высунула голову и взглянула на дверь соседки напротив (примерно в полутора метрах от меня), то обомлела: перекрытие над дверью вышибло начисто, и там зияла огромная дыра. Тут до меня дошло, что моя дверь уцелела просто потому, что у меня дверь железная, а у соседки – деревянная. Я вернулась в квартиру и пересказала ждавшим на трубке корреспондентам «Эха Москвы» все, что увидела. Ужас заключался в том, что «Эхо Москвы», опасаясь, что моей жизни все еще угрожает опасность, оказывается, сразу выводило всю информацию в прямой эфир. То есть для них-то это как раз был не ужас, а наоборот – показатель высокого профессионализма. Но моей маме это чуть не стоило инфаркта. Я не успела набрать мамин телефон раньше, чем она услышала о взрыве по радио. Я не успела сказать ей, родной, что жива и невредима, и успокоить раньше, чем она, схватив валидол, в чем была бросилась из дома в метро (чтобы не стоять в пробке в такси) и поехала ко мне. А в метро ее мобильный не принимал. В общем, нетрудно себе представить и трудно описать, что она пережила за те 25 минут, пока добиралась до меня. Вернее, до моего подъезда. Потому что внутрь ее не пустила милиция. Все входы и выходы были уже перекрыты, никого не впускали и никого не выпускали. Как потом рассказывал мне папа (которому я тоже не успела дозвониться и который в то же самое время, только из другого места, услышав по радио о взрыве, сорвался с работы и ехал в метро ко мне), «когда я подошел к подъезду, твоя мать-героиня уже готовилась брать штурмом подъезд, если бы я ее не остановил и не успокоил, милиционерам, которые ее не пускали, было бы несдобровать…» По папиным рассказам, моя мама (скромный педагог) шла на таран и кричала, что если ее не пропустят к дочери, то «она сейчас всех уволит!»
Ситуация была бредовая. Больше часа меня держали фактически под домашним арестом. То есть никто, конечно, мою дверь никак снаружи не запирал, но, когда я пыталась выйти, мне орали: «Назад!» и захлопывали дверь. Без всяких объяснений. Как ни странно, через некоторое время мне на мой домашний телефон перезвонили из Московской службы спасения (куда я по совету Машки позвонила сразу после взрыва и попросила прислать помощь) и спросили, нет ли у меня информации, о том, что же все-таки произошло и что явилось причиной взрыва. Из чего я сделала вывод, что их бригаду тоже не сразу подпустили к месту происшествия. Видимо, сначала там работали только оперативники и представители спецслужб. Я уже не успевала отвечать на звонки, и мой перегревшийся телефон, который автоматически включал режим автоответчика, когда линия была занята, через пару минут сообщал, что у меня 35 новых сообщений. Которые я уже не успевала слушать. Потому что по другому телефону надо было клясться десяткам звонивших друзей, что я в безопасности, пытаться успокоить родителей, стоявших уже в ста метрах от меня, но бывших не в состоянии из-за блокпостов добраться до меня, а главное отбиваться от русских и импортных папарацци, которым не терпелось поскорее узнать, не оторвало ли мне случайно голову. Впрочем, один папарацци оказался гораздо смекалистее и удачливее других. Каким-то неведомым мне способом узнав мой домашний телефон, ко мне прорвался корреспондент Владимир Кара-Мурза с телеканала RTVi (который в журналистском просторечии называют не иначе, как «Гусь-хоум-ТВ», потому что это последний телеканал, оставшийся после путинского раскулачивания в собственности у опального медиа-магната Владимира Гусинского) И задушевным голосом попросил выйти к ним через кордон милиции, потому что через час у них выпуск новостей.
