Руководящие идеи русской жизни - Тихомиров Лев Александрович (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Общественно-политическая жизнь поэтому не становится культом Русского народа. Его идеалы — нравственно-религиозные. Религиозно-нравственная жизнь составляет лучший центр его помышлений. Он и о своей стране мечтает именно как о «Святой Руси» и в этих мечтах руководствуется не собственными измышлениями, а материнским учением Церкви. «Кому Церковь не мать, тому Бог не отец», — говорит он.
Такое подчинение мира относительного (политического и общественного) миру абсолютному (религиозному) приводит Русский народ к исканию политических идеалов под покровом Божиим. Он ищет их в воле Божией, и подобно тому, как Царь принимает свою власть лишь от Бога, так и народ лишь от Бога желает ее над собой получить. Такое настроение, естественно, приводит народ к исканию единоличного носителя власти, и притом подчиненного воле Божией, то есть именно Монарха-Самодержца!
Это неизбежно. Но нужно заметить, что уверенность в не — возможности совершенства политических отношений ничуть не приводит народ к унижению их, а, напротив, к стремлению в возможно большей степени повысить их, подчиняя их абсолютному идеалу правды. Для этого нужно, чтобы политические отношения подчинялись нравственным, а для этого, в свою очередь, носителем Верховной власти должен быть один человек, решитель дел по совести.
В возможность устроить общественно-политическую жизнь посредством юридических норм народ не верит. Он требует от политической жизни большего, чем способен дать закон, установленный раз навсегда, без соображения с индивидуальностью личности и случая. Это вечное чувство русского человека выразил и Пушкин, говоря: «закон — дерево», не может угодить правде, и потому «нужно, чтобы один человек был выше всего, свыше даже закона» [32]. Народ выражает то же воззрение на неспособность закона быть высшим выражением правды, искомой им в общественных отношениях. Во-первых, «закон что дышло — куда поворотишь, туда и вышло». «Закон что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет».
С одной стороны, «всуе законы писать, когда их не исполнять», но в то же время закон иногда без надобности стесняет: «Не всякий кнут по закону гнут», и по необходимости «нужда свой закон пишет». Если закон поставить выше всяких других соображений, то он даже вредит: «Строгий закон виноватых творит, и разумный народ поневоле дурит». Закон по существу условен: «Что город, то норов, что деревня, то обычай», а между тем «под всякую песню не подпляшешься, под всякие нравы не подладишься». Такое относительное средство осуществления правды никак не может быть поставлено в качестве высшего «идеократического» элемента, не говоря уже о злоупотреблениях. А они тоже неизбежны. Иногда и «законы святы, да исполнители супостаты». Случается, что «сила закон ломит» и «кто закон пишет, тот его и ломает». Нередко виноватый может спокойно говорить: «Что мне законы, когда судьи знакомы?»
Единственное средство поставить правду высшей нормой общественной жизни состоит в том, чтобы искать ее в личности, и внизу, и вверху, ибо закон хорош только потому, как он применяется, а применение зависит от того, находится ли личность под властью высшей правды: «Где добры в народе нравы, там хранятся и уставы», «Кто сам к себе строг, того хранит и царь и Бог», «Кто не умеет повиноваться, тот не умеет и приказать», «Кто собой не управит, тот и другого на разум не наставит». Но эта строгость подданных к самим себе хотя и дает основу действия для Верховной власти, но еще не создает ее. Если Верховную власть не может составить безличный закон, то не может дать ее и «многомятежное человеческое хотение». Через 300 лет после Грозного царя народ вместе с ним доселе повторяет: «Горе тому дому, коим владеет жена, горе царству, коим владеют многие».
Собственно говоря, правящий класс народ признает широко, но только как вспомогательное орудие правления: «царь без слуг, как без рук» и «царь благими воеводы смиряет мира невзгоды». Но этот правящий класс народ столь же мало идеализирует, как и безличный закон. Вместе с Грозным народ говорит: «Не держи двора близ княжего двора», вместе с Даниилом Заточником он замечает: «Неволя, неволя боярский двор: походя поешь, стоя выспишься». Хотя «с боярами знаться — ума набраться», но также и «греха не обобраться». «В боярский двор ворота широки, да вон узки»: закабаливает! Не проживешь без служилого человека, но все-таки: «Помутил Бог народ — покормил воевод», и «люди ссорятся, а воеводы кормятся». Точно так же «дьяк у места, что кошка у теста», и народ знает, что нередко «быть так, как пометил дьяк». Вообще, в минуту пессимизма народная философия способна задаваться нелегким вопросом: «В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде крючки: куда уйти?»
И народ решает этот вопрос, уходя к установке Верховной власти в виде единоличного нравственного начала.
В политике Царь для народа неотделим от Бога. И это вовсе не есть обоготворение политического начала, но подчинение его Божественному. Дело в том, что «суд царев, а правда Божия». «Никто против Бога да против царя», но это потому, что «царь от Бога пристав». «Всякая власть от Бога». Это не есть власть нравственно произвольная. Напротив: «Всякая власть Богу ответ даст». «Царь земной под Царем небесным ходит», и народная мудрость многозначительно добавляет даже: «У Царя царствующих много царей»… Но, ставя Царя в такую полную зависимость Бога, народ в Царе призывает Божью волю для верховного устроения земных дел, предоставляя ему для этого всю безграничность власти.
Это не есть передача Государю народного самодержавия, как бывает при идее диктатуры и цезаризма, а просто отказ от собственного самодержавия в пользу Божьей воли, которая ставит Царя как представителя не народной, а Божественной власти.
Царь, таким образом, является проводником в политическую жизнь воли Божией. «Царь повелевает, а Бог на истинный путь наставляет». «Сердце царево в руке Божией». Точно так же «царский гнев и милость в руках Божиих». «Чего Бог не изволит, того и царь не изволит». Получая власть от Бога, Царь, с другой стороны, безусловно признается, что совершенно неразрывно сливается с народом. Ибо, представляя перед народом в политике власть Божью, Царь перед Богом представляет народ. «Народ тело, а царь голова», и это единство так неразделимо, что народ даже наказуется за грехи Царя. «За царское согрешение Бог всю землю казнит, за угодность милует», и в этой взаимной ответственности Царь стоит даже на первом месте. «Народ согрешит — царь умолит, а царь согрешит — народ не умолит». Идея в высшей степени характеристичная. Легко понять, в какой безмерной степени велика нравственная ответственность Царя при таком искреннем, всепреданном слиянии с ним народа, когда народ, безусловно ему повинуясь, согласен при этом даже еще отвечать за его грехи.
Никакое человеческое воображение не может представить себе более безусловного монархического чувства, большего подчинения, большего единения. Необходимо обратить внимание, что это не чувство раба, только подчиняющегося, а потому не ответственного. Народ, напротив, отвечает за грехи Царя. Это, стало быть, перенос в политику христианского настроения, когда человек молит «да будет воля Твоя» и в то же время ни на секунду не отрешается от собственной ответственности. В Царе народ выдвигает ту же молитву, то же искание воли Божьей, без уклонения от ответственности, почему и желает полного нравственного единства с отвечающим перед Богом Царем.
Для нехристианина этот политический принцип просто непонятен. Для христианина он светит и греет как солнце. Подчинившись в Царе до такой безусловной степени Богу, наш народ не чувствует тревоги, а, напротив, успокаивается. Его вера в действительное существование, в реальность Божией воли выше всяких сомнений, а потому, сделав со своей стороны все для подчинения воле Божией, он вполне уверен, что и Бог его не оставит, а стало быть, даст наибольшую обеспеченность положения.
Вдумываясь в эту психологию, мы поймем, почему народ о своем Царе говорит в таких трогательных, любящих выражениях: «Государь, батюшка, надежа, православный царь»… В этой формуле все: и власть, и родственность, и упование и сознание источника своего политического принципа. Единство с Царем для народа не пустое слово. Он верит, что «народ думает», а Царь «ведает» народную думу, ибо «царево око видит далеко», «царский глаз далеко сягает», и «как весь народ воздохнет — до царя дойдет». При таком единстве ответственность за Царя совершенно логична. И понятно, что она несет не страх, а надежду. Народ знает, что «благо народа в руке царевой», но помнит твердо, что «до милосердного царя и Господь милосерд». С таким миросозерцанием становится понятно, что «нельзя царству без царя стоять». «Без Бога свет не стоит, без царя земля не правится». «Без царя земля вдова». Это таинственный союз, непонятный без веры, но при вере дающий и надежду, и любовь.
