Свобода, власть и собственность - Белоцерковский Вадим Владимирович (лучшие книги читать онлайн txt) 📗
Увы, даже и заводские люди в Москве часто в худшую сторону отличаются от своих коллег в провинции. Как-то я отдыхал на юге России с моим другом, московским инженером. Гуляя однажды по окрестностям, мы набрели на буровую установку и провели некоторое время среди обслуживающих ее рабочих. И мой друг потом сказал мне: «Какие действительно славные ребята! Какие-то совсем другие люди…» И пошутил: «Может это потому, что они работают на свежем воздухе?!».
Но на огромных химических заводах в Уфе, где я особенно долго жил и работал корреспондентом, воздух был много хуже московского, а людей лучше чем там я не видел нигде.
Инженерно-рабочий слой («Заводской народ»)
Конечно, инженеры и рабочие такие же люди, как и все. И в то же время не такие! Иные степени и уровни. Если есть интерес — то серьезный. Если убеждения — то глубокие. Если тщеславие, эгоизм — то не столь болезненные. И, может быть, самое важное — нет злобности мещанской, жлобской.
Мизантропам очень трудно жить в рабочей или инженерной среде. И подлецам, лицемерам, лжецам — тоже. Ведь ты все время остаешься лицом к лицу с людьми, с товарищами, с которыми тесно связан твой труд. Тут выгоднее быть добрее, проще, спокойнее. Но и за позой, маской тоже недолго скроешься.
Но это общее. А вот специфика госкапитализма. Нет жестокой конкуренции между людьми, в том числе и между инженерами: их всегда не хватает, особенно в провинции, а к большой карьере большинство из них сознательно не стремится. Повышение сверх среднего уровня связано с уменьшением до нуля творческого элемента в работе и с увеличением до бесконечности бюрократической ответственности, нервотрепки. Любой главный инженер с горечью пожалуется вам, что не инженер он уже, а толкач, снабженец, сбытовик, всем дыркам затычка и мишень для выговоров.
Читатель уже понял, что я решительно отделяю заводскую интеллигенцию от привычного и совершенно необоснованного (в Советском Союзе) объединения с персоналом научных заведений в категорию «научно-технических» работников или научно-технической интеллигенции.
По своим социальным интересам и характеру заводская интеллигенция в СССР значительно ближе к рабочим.
Происходят инженеры, как правило, из рабочей среды, с рабочими вместе (в одних домах) и почти в тех же условиях живут, ходят в одни и те же клубы и пивные, в те же детские сады и школы водят своих детей и т. д. Отделить инженера от рабочих у режима, слава Богу, средств нет. Как и нет средств платить инженерам больше чем рабочим!
Только эксплуатируют инженеров сильнее: рабочий день у них, особенно в провинции, не нормирован, домой инженер часто возвращается много позже рабочих. А главное — они находятся в самом фокусе бюрократической анархии, то и дело подпадая под административный, а то и судебный террор за то, что выполняя одни указания, нарушали другие.
Недавно в журнале «ЭКО» (Экономика и организация) Новосибирского университета я прочел статью инженера Кулагина, в которой он пишет:
«Над каждым инженером взвод начальников. И когда один приказывает: „Бегом вперед!“, другой командует: „Ложись!“».
И в этих сизифовых условиях инженеры должны отвечать за производство, должны производить все-таки хоть как-то функционирующие реальные предметы.
Поэтому инженеры, конструкторы, техники и средний руководящий состав промышленности — самые недовольные в стране люди. Есть даже такая мрачная шутка:
«Чтоб ты жил как инженер!»
А ИТРовцев (инженерно-технических работников) теперь в России миллионы. Они, будучи тесно связанными с рабочими, интеллектуализируют и одновременно радикализуют рабочий класс. Впрочем и рабочие становятся все более грамотными и развитыми: обычно уже с 8-10 классами средней школы за спиной, а то и техникумом.
Наконец, инженеры и рабочие, особенно в провинции, слабее охвачены советской пропагандой и «воспитательной работой». Так называемая партийная и комсомольская жизнь на заводах еле теплится и носит откровенно формальный характер. Причина тому — непробиваемый скепсис к официальной пропаганде, сложившийся за полвека бесконечных и никогда не выполняемых обещаний.
В этом смысле определение Г. Померанцем советской интеллигенции как «людей воздуха» куда больше подходит к заводским людям, хотя точнее их все же было бы назвать «людьми на задворках» — советской пропаганды и жизни.
Далее. Нет конкуренции, но есть солидарность. Лишь вместе заводские люди могут хоть как-то противостоять произволу и абсурдам планового хозяйства, хоть как-то улучшать свою долю. Этим и объясняется тот известный факт, что все попытки расколоть заводских людей при помощи всяческих движении ударников и стахановцев не имеют никакого успеха.
В газетах появляются грозные окрики, что «иные руководители, желая угодить отсталым членам коллектива, раздробляют на всех премиальные фонды вместо того, чтобы стимулировать передовиков». Но тщетно! Стремясь выполнить план, директора не рискуют восстанавливать против себя коллектив. Это не значит, что рабочие стремятся к уравниловке:
«Чтобы никому не было лучше!»
Люди разных квалификаций получают разные зарплаты, и все к этому относятся как к должному, лишь бы разница была оправданной. Другое дело — индивидуальные премии за выслуживание, за взбивание норм, за штрейкбрехерство.
Таково реальное положение, если не отдаваться во власть эмоций при виде московских жлобов, толпящихся у распивочных.
В школах рабочей молодежи, в которых я работал, большинство учеников было из дневных школ, исключенных оттуда за неуспеваемость или хулиганство (даже имевшие судимость). Были ученики и из интеллигентных семей. Последние обычно приходили к нам с фиктивными справками о работе, чтобы облегчить себе, по хрущевским правилам, дорогу в ВУЗ. Хулиганы и шпана отравляли учителям все существование, если в классе не было хотя бы нескольких настоящих рабочих. Рабочие их никогда не били, до этого и не доходило — просто при них молодые жлобы были, что называется, тише воды.
— Вам что! — завидовал иной учитель. — У вас в классе есть рабочие! — Это значило, что нет проблем ни с дисциплиной, ни с какими-либо подсобными работами. (Из-за бедности школ мы должны были постоянно что-либо сооружать или доставать сами).
Всех рабочих отличало спокойное чувство собственного достоинства, благожелательность, уважение к учителям (особенно к тем, кто и к ним относился с уважением), безо всякой притом искательности. Было среди них и много способных, думающих людей.
Недоверчивые скептики пусть прочтут или вспомнят мемуары Надежды Мандельштам, в которых она описывает свою жизнь среди рабочих. Вспомнят, с каким пониманием и сочувствием они относились к чете Мандельштам, рафинированных интеллигентов, евреев. Как опекали их и старались ободрить. Как, бросив работу, шли за Надеждой Мандельштам, когда чекисты вели ее из цеха в контору, стояли под окнами в течение всего допроса и, вероятно, спасли её тем самым от ареста. А наутро, проходя мимо ее дома, клали деньги на подоконник, чтобы ей было на что уехать и скрыться. И как возмущала рабочих уже тогда официальная пропаганда:
«Нашим именем какие дела творятся!.. Их борьба за власть… Заморочили вам голову нашим классом… власть говорят за нашим классом, а пойди, сунься — покажут тебе твой класс…». И при этом, пишет Надежда Мандельштам, у них «было понятие пролетарской совести, от которого они не желали отказываться».
Каким контрастом выглядело их поведение на фоне тогдашней почти всеобщей трусости и подлости так называемого образованного общества!
«Всюду, где есть железный порядок, — заключает Надежда Мандельштам, — появляется „масса“, но на производстве люди живут своей жизнью и остаются людьми… Живут своей особой, вполне человеческой жизнью, которая их вовсе не механизирует, не делает „массой“»…
