Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования - Цымбурский Вадим Леонидович
Сегодня Россия располагается вовсе не между Европой и Азией. Ныне это по преимуществу платформа с выходами к Тихому и Северному Ледовитому океанам и с доступом к Великому Лимитрофу по всей его протяженности. Таковы реальные позиции России в раскладе Северного полушария. Основной вопрос – в том, сможет ли она извлечь максимальный эффект из соединения этих позиций в пору обозначающегося продвижения тихоокеанских экономик, прежде всего японской и китайской, на Великий Лимитроф – в Среднюю Азию и Восточную Европу. Если в 1991–1993 годах лозунг «острова России» мог служить защите РФ от диктата лимитрофных государств, в варианте ли Евразийского Союза, или в иных версиях, то во второй половине десятилетия важнейшей задачей становится выработка стратегии России в отношении всего пространства Лимитрофа-Евразии без ограничения тем, что обычно понимается под ближним или так называемым ближне-средним зарубежьем (в которое, как правило, не включают ни Балканы, ни Монголию, ни Корею, ни Синьцзян). В то же время первой посылкой этой стратегии должно быть ясное разграничение России и Лимитрофа-Евразии. В пору максимальной российской экспансии все пространство Лимитрофа выглядело в глазах имперских лидеров зоной возможной гегемонии России, ее тотальным геополитическим полем. Сегодня Лимитроф-Евразия в планах российской геополитики мыслим прежде всего – пользуясь метафорой М. В. Ильина – как внешний «шельф» острова, переходящий в «шельфы» иных платформ, как поле, в пределах которого будут в ближайшее десятилетие оформляться основные вызовы внешней безопасности России. Но между тем внутри него заключаются и основные возможности обеспечения нашей безопасности в самом широком смысле, и шансы новой мировой роли России – не на мифическом топталище «из англичан в японцы», но на путях от Великого Океана к Великому Лимитрофу, к его участкам, достижимым из Японии и Китая, тем более из тихоокеанской части США, преимущественно через Россию [Цымбурский 1999].
В «Метаморфозе России» я писал о том, что «островная» модель допускает различные прочтения – в том числе в ключе либеральной «самоорганизации» национального общества, – и именно как прагматически «открытая» модель она может быть использована в видах его символической консолидации. Этому не противоречит то, что в основе модели явно проглядывает цивилизационно-геополитический паттерн: ее «открытость» множеству истолкований – от либеральных в работах М. В. Ильина до праворадикальных типа тех, которые сымитировала Лисюткина, – адекватна диапазону возможностей эволюции, обозначающихся перед современной Россией, ее цивилизацией.
Второе направление, связанное с анализом внутренней геополитики «острова» на сегодня и моделированием ее перспектив, к сожалению, мною пока разработано весьма скудно. Это тем досаднее, что сегодняшний непривычный образ России порождает у многих наших теоретиков опасные геополитические искусы, проистекающие из различных пониманий тезиса о неравновесности, промежуточности-переходности нынешнего состояния страны. В одном из вариантов этой идеи Россия 90-х трактуется как пространство «незавершившейся регионализации», гомеостатическим итогом которой должна явиться окончательная политическая и экономическая фрагментация российской платформы на суверенно независимые регионы, свободно вступающие в ареальные комбинации как между собою, так и с внешним миром. На самом деле при этом утрачивает смысл различение внешнего мира и внутреннего строения платформы [ср.: Каганский 1995].
Другой искус связан с гипотезами о дальнейшей редукции России за счет выпадения из нее так называемых национальных республик, в том числе анклавных, а заодно и последовательного отказа русских от очаговой колонизации трудных пространств востока, при отступлении их с большей части даже тех из восточных территорий, которые уже три-четыре века как были застолблены за Россией [Мацкевич 1995; Яковенко 1999]. Крайнее выражение подобная версия обрела в проекте «Республика Русь» [см. материалы круглого стола по концепции «Республика Русь»: Кургинян 1993: 138–158].
Я также рассматриваю строение современной России как «переходное» – но переходное не к «куче геополитической щебенки» и не к оглодочному «остову России». В сегодняшнем образе России, несмотря на опустошительную для востока и севера экономическую линию реформаторов, уже проступают черты новой геополитической структуры, способной стать основой для реального географического приращения нашей цивилизации в условиях «миросистемных заморозков» начала XXI века. Сама «переходность» нынешнего состояния России – в неинституциональности, непризнанности этой проступающей структуры.
Я фрагментарно очертил новый «гештальт» России в двух заметках, навеянных прошедшими в конце 1994 – начале 1995 года дискуссиями в московской печати и в некоторых политических клубах насчет возможности появления в среднесрочной перспективе новой, более восточной российской столицы, а кроме того, и конференцией на эту тему, состоявшейся в Новосибирске в июне 1995 года [Цымбурский 1995;. Цымбурский 1998]. Сегодня Россия выглядит платформой с двумя флангами, «евро-российским» и «дальневосточным», обращенными соответственно к восточноевропейским «территориям-проливам» и к Тихому океану. Между тем ареал Урало-Сибири оказывается стержнем России, обеспечивающим ее коммуникационную целостность. Урало-Сибирь выступает медиатором, посредником между пребывающей ныне в мировом геополитическом тупике Евро-Россией и Дальним Востоком, которому мог бы не то грозить, не то светить отход от России в тихоокеанский мир. Лишь урало-сибирским посредством эти регионы-фланги включаются в систему, способную придать каждому из них новое стратегическое качество.
Обоим флангам присуще меридиональное географическое развертывание. В организации Евро-России определяющая роль принадлежит Волге и Дону, а также идущим с севера на юг железным дорогам. В строении дальневосточного фланга подобную же роль исполняют побережье Тихого океана, течение Лены, связующее обжитую Южную Сибирь с якутским анклавом, и отчасти – идущие на север автодороги, какие уж они ни есть. Развертывание же Урало-Сибири – преимущественно широтное. В нем, помимо отмечавшегося нашими евразийцами «флагового» разворота зон тундры, тайги и степей, осевая роль принадлежит такому созданию человеческих рук, как Транссиб, а определенная – также и Северному морскому пути. Это – вполне замкнутый, сбалансированный «гештальт». Ключевые позиции в нем принадлежат тем областям, где меридиональная и широтная организации пространств приходят в соприкосновение, причем важнейшей из этих скреп России представляется Юго-Западная Сибирь с верховьями Иртыша и Оби, а заодно и с обращенными к ней склонами Восточного Урала. Общая характеристика этого региона трояка: он – подлинная сердцевина России; в то же время при нынешних наших границах он фактически прилегает к южным «территориям-проливам», соседствуя с северо-казахстанским «шельфом» нашей платформы; и кроме того, он прямо выходит на те трудные пространства Сибири, очаговое освоение которых должно быть оценено как основное потенциальное направление приращения России в начале будущего века.
Псевдопроблема альтернативной столицы – инобытие подлинной проблемы, а именно – проблемы формирования в России элиты с обновленным геополитическим видением, способной оценить императивы русской географии и осознать опасности для страны в непрекращающейся депопуляции ее восточного фланга и нового центра. Государственное будущее России теперь зависит главным образом от того, смогут ли откристаллизовывающиеся группы с таким видением отодвинуть на второй план людей того «метапространственного» мировосприятия, которое почти неизбежно формируется у элиты финансовых и авиатранзитных узлов, зачастую встраивающейся в миросистемные связи напрямую, помимо географического контекста. Достигнуть правильного соотношения между этими прослойками тем более важно, что подобные городские центры-изоляты как сгустки социальных и технологических инноваций не могут не быть весомейшими факторами общего геоэкономического распорядка России. Задача лишь в том, чтобы они, с их особой жизнью, были подчинены стратегии, вытекающей из прорезающегося нового «гештальта», занимая в нем определенную служебную нишу, а не брали верх над этим «гештальтом», обрекая страну, в том числе и устами своих теоретиков, на выбор между фрагментацией и ужатием до острова.
