Настольная книга сталиниста - Жуков Юрий Николаевич (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
О нескрываемой, даже нарочитой искусственности первого из открытых «московских» процессов, проходившего с 19 по 24 августа 1936 г., свидетельствовал пестрый состав шестнадцати подсудимых. Ими оказались зиновьевцы — сам Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, уже второй год отбывавшие срок заключения, и троцкисты — С. В. Мрачковский, И. Н. Смирнов, еще в 1933 г. осужденные на пять лет, В. А. Тер-Ваганян, в мае 1935 г. высланный в Казахстан. Вторую группу подсудимых составляли арестованные за месяц или два до процесса бывшие оппозиционеры — Е. А. Дрейцер, И. Н. Рейнгольд, Р. В. Пикель, Э. С. Гольцман. Наконец, в третью входили никому не известные политэмигранты — бывшие члены компартии Германии, чьё присутствие на скамье подсудимых призвано было подтвердить связи Троцкого с его единомышленниками в Советском Союзе.
Такой подбор подсудимых, представших на августовском процессе, призван был продемонстрировать советскому народу ту «жалкую роль», к которой «скатились» те, кто всего десять лет назад возглавлял партию и страну. Продемонстрировать, кроме того, партократии, отвергшей предложение Сталина на Пленуме, чего следует ожидать и им в случае дальнейшей конфронтации. Наконец, процесс должен был показать Западу: Кремль полностью отказался от ориентации на мировую революцию. Именно потому и приговорен к высшей мере наказания Зиновьев — совсем недавно глава Коминтерна, олицетворявший в глазах Запада «руку Москвы», «организатор» в 1926 г. всеобщей забастовки в Великобритании.
И всё же августовский процесс 16-ти выглядел слишком символичной акцией. Страшной, но всего лишь безадресной угрозой всем, а потому никому. Ведь и Зиновьев, и Каменев, и Евдокимов, и Бакаев, несмотря на свою известность, даже популярность в определенных партийных кругах, давно выпали из политической жизни. Главной же целью задуманной акции оставалось прямое воздействие на членов ЦК, делегатов предстоящего Всесоюзного съезда Советов. Потому-то Сталин решил нанести еще один удар, более действенный. По тем, кто в прошлом играл значительную роль в оппозиции, преимущественно троцкистской, а ныне занимал ответственные посты.
С 26 июля по 16 сентября, т. е. на фоне августовского процесса и сопровождавшей его шумной пропагандистской кампании, тихо, без огласки арестовали — по показаниям Зиновьева! — первого заместителя наркома тяжелой промышленности Г.Л. Пятакова, заместителя наркома лесной промышленности Г. Я. Сокольникова, замначальника Цудортранса Л. П. Серебрякова, заведующего Бюро международной информации ЦК К. Б. Радека, заместителей командующих войсками военных округов: Ленинградского — В. М. Примакова, Харьковского — С. А. Туровского, военного атташе в Великобритании В. К. Путну, заместителя наркома путей сообщения Я. А. Лившица, начальника Главхим-прома НКТП С. А. Ратайчака, первого секретаря ЦК компартии Армении Ханджяна, а также других, в том числе и восстановленных в партии всего год назад Л. С. Сосновского, сотрудника «Известий», Н. А. Угланова, хоть и прощенного, но оставленного на скромной должности в Тобольске.
Все они оказались своеобразными заложниками. Их, как то было четыре-пять лет назад, могли после допросов вскоре освободить, понизив в должности, выведя из ЦК и ЦИК СССР. Но могли и сделать подсудимыми ближайшего открытого процесса — всего лишь в зависимости от обстоятельств, от дальнейшего развития событий. Трезво оценить такое положение сумел лишь М.П. Томский, директор крупнейшего издательства страны, ОГИЗа. Он понял, какая участь рано или поздно ждёт его, а потому 21 августа на партсобрании издательства покаялся в своих «преступных связях» с осужденными по процессу 16-ти, а следующим утром на даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством. [59]
Как уже не раз происходило за последние полтора года, процесс и связанные с ним очередные аресты, имевшие чисто политический характер, — ведь они не основывались на уликах, бесспорных доказательствах преступных если не действий, то хотя бы намерений, — оказались вполне достаточным основанием для далеко идущих обобщений и выводов. Но прежде всего для чистки руководства НКВД. 26 сентября началась сложная кадровая перестановка. С поста наркома связи сняли А. И. Рыкова, вместо него назначили Ягоду, а наркомом внутренних дел утвердили Ежова, сохранив за ним и пост председателя Комиссии партийного контроля при ЦК. Затем направили к Ягоде его прежнего первого заместителя Г. Е. Прокофьева; начальника секретно-политического отдела Г. А. Молчанова перевели в провинцию, наркомом внутренних дел Белоруссии; начальника особого отдела М. И. Гая понизили до должности начальника управления НКВД по Восточно-Сибирскому краю. Так же поступили и с секретарем НКВД СССР П. П. Булановым, назначив всего лишь секретарем особого совещания наркомата.
Но ещё большего внимания заслуживает решение о создании в НКВД отдела охраны. Создание этого отдела, чистка центрального аппарата НКВД свидетельствовали о недоверии к тем, кто по долгу службы обязан был своевременно информировать узкое руководство о подлинных настроениях членов ЦК, но не сделал этого. Своим бездействием (или саботажем?) поставил и самого Сталина, и его приближенных в ложное положение, обрек в ходе июньского Пленума на неожиданное и бесславное поражение, вынудил смириться с волей партократии, оказавшейся сильнее. Ну а выбор, павший именно на Ежова, был предопределен лишь одним. Той оставшейся в рукописи книгой, которую он написал к концу 1935 г., обобщив на свой лад материалы следствия по делу об убийстве Кирова, с которыми его знакомили как председателя КПК. В своем большом, объемом в 230 машинописных страниц, труде «От фракционности к открытой контрреволюции» Ежов пришел к явно надуманным в основном выводам, поначалу категорически отвергнутым Сталиным, но затем пригодившимся как нельзя кстати. Ведь автор утверждал: «программа зиновьевско-каменевской и троцкистской организаций была по существу программой второй коммунистической партии». И тут же, при полном пренебрежении логикой, заявлял: и зиновьевцы, и троцкисты давно «встали на путь террористических групп».
Эта-то рукопись и стала с конца сентября 1936 г. программой действий для НКВД, предварительно явившись основой подготовленного Ежовым текста постановления Политбюро от 29 сентября «Об отношении к контрреволюционным троцкистским элементам». [60] Уже своим названием она сделала всех тех, кто когда-либо голосовал за резолюции, предлагавшиеся Троцким, или открыто разделял его взгляды, или участвовал в организованных им или при его участии оппозициях, или тех, кто в годы Гражданской войны служил под его началом, контрреволюционерами. Другими словами, явными преступниками, подлежавшими немедленному аресту и приговору, выносимому без суда и следствия.
Подобное откровенно антиправовое, формально-анкетное установление «виновности» троцкистов, а вместе с тем и зиновьевцев, сразу же породило новую волну пока ещё относительно небольших репрессий. Выборочных, ограниченных по своим масштабам. Об их размерах в октябре — ноябре 1936 г. можно судить по докладу Ежова на Пленуме ЦК ВКП(б) 4 декабря 1936 г. Отчитываясь о работе по «ликвидации троцкистского подполья», он привел данные, к которым следует относиться с полным доверием, ибо они вряд ли были занижены. На Украине за два месяца арестовали свыше 400 человек, в Ленинградской области — свыше 400, в Грузии — свыше 300, в Азово-Черноморском крае — свыше 200, в Западно-Сибирском — 120, в Свердловской области — свыше 100. [61] По этим неполным и отрывочным данным можно предположить, что поначалу политическим репрессиям подверглось в целом по стране от 4 до 6 тысяч человек. Во много раз больше, нежели предлагал Сталин на июньском Пленуме, — всего лишь исключить из партии 600 троцкистов и зиновьевцев. Но несравненно меньше числа оппозиционеров узкому руководству, названному Троцким тогда же, — 20–30 тысяч человек. [62]
