1937 - Роговин Вадим Захарович (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Тягостное впечатление производит докладная записка Белова Ворошилову, представленная спустя месяц после процесса. Описывая свои наблюдения за состоянием подсудимых на суде, Белов сопровождал это описание постыдными замечаниями, призванными убедить Ворошилова в своей ненависти к бывшим товарищам. «Буржуазная мораль трактует на все лады: „глаза человека — зеркало его души“,— писал Белов.— На этом процессе за один день, больше, чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамье подсудимых. Облик в целом у каждого из них… был неестественный. Печать смерти уже лежала на всех лицах. В основном цвет лиц был так называемый землистый… Эйдеман. Этот тип выглядел более жалко, чем все. Фигура смякла до отказа, он в трудом держался на ногах, он не говорил, а лепетал прерывистым глухим спазматическим голосом». Подобно Будённому, Белов отмечал, что Тухачевский на суде «пытался демонстрировать и свой широкий оперативно-технический кругозор… пытался и процесс завести на путь его роли, как положительной, и свою предательскую роль свести к пустячкам» [1045].
В начале 1938 года, когда опасность ареста нависла над ним самим, Белов в приватных разговорах совсем по-иному рассказывал о своих впечатлениях от процесса. В мемуарах Эренбурга описывается «страшный день» у Мейерхольда, во время которого «к Всеволоду Эмильевичу пришёл один из его друзей, комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден, не обращая внимания на то, что, кроме Мейерхольдов, в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных… „Они вот так сидели — напротив нас. Уборевич смотрел мне прямо в глаза…“ Помню ещё фразу Белова: „А завтра меня посадят на их место…“» [1046]
В отличие от открытых показательных процессов, продолжавшихся неделю и более, закрытый военный суд занял всего один день. В течение этого дня Ульрих успел побывать у Сталина, который в присутствии Молотова, Кагановича и Ежова дал указание приговорить всех подсудимых к расстрелу. Приговор был оглашён Ульрихом в 23 часа 35 минут и той же ночью был приведён в исполнение в присутствии Ульриха и Вышинского.
12 июня приговор и сообщение о его исполнении были опубликованы в печати. Спустя ещё день был опубликован приказ Ворошилова по армии, в котором говорилось: «Мировой фашизм и на этот раз узнает, что его верные агенты гамарники и тухачевские, якиры и уборевичи и прочая предательская падаль, лакейски служившая капитализму, стёрты с лица земли и память о них будет проклята и забыта» [1047].
Через несколько дней после получения сообщений о процессе Троцкий написал статью «Обезглавление Красной Армии». В ней подчёркивалось, что подсудимые представляли цвет высшего советского командования. Якиру и Уборевичу была поручена охрана западной границы, и они годами готовились к своей будущей роли — защитников страны от нападения Германии. Ещё более крупными военными деятелями были Тухачевский и Гамарник, которые намного превосходили военным талантом и знаниями Ворошилова, показавшего в годы гражданской войны полное отсутствие полководческих качеств. «Ни Сталин, ни остальные члены Политбюро не делали себе… никогда иллюзий насчет Ворошилова как военного вождя. Они стремились поэтому подпереть его квалифицированными сотрудниками» [1048]. Подлинным руководителем армии был не Ворошилов, а Тухачевский, который выполнял функции её «механизатора» и в будущей войне должен был играть роль генералиссимуса.
Троцкий отмечал, что большинство подсудимых никогда не были связаны с левой оппозицией. В её рядах до 1928 года были только Примаков и Путна. В 1924 году «троцкистом» считался также Гамарник, работавший в то время на Украине. Руководившая тогда партией «тройка» (Зиновьев, Сталин и Каменев), стремившаяся оторвать наиболее способных «троцкистов» от привычного окружения и подкупить их перспективой высокой карьеры, перевела Гамарника на Дальний Восток, где он после радикального разрыва с «троцкизмом» быстро поднялся по административной лестнице. Став членом ЦК и высшим представителем партии в армии, Гамарник «принимал руководящее участие во всех чистках армии, делая при этом всё, чего от него требовали» [1049].
В статье Троцкого обращалось внимание на то, что до процесса советские газеты именовали «троцкистами» только Примакова, Путну и Гамарника, «остальных никто не называл этим страшным именем. От превращения Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана и пр. в троцкистов удерживало не только отсутствие каких бы то ни было внешних зацепок, но и нежелание слишком раздувать силу троцкизма в армии». Лишь в приказе Ворошилова, изданном на следующий день после казни генералов, все они были объявлены троцкистами. «Подлог, как видим, тоже имеет свою логику,— комментировал эти факты Троцкий.— Если генералы, как и троцкисты, служили Германии в целях „восстановления капитализма“, то Германия не могла не объединить их в своих интересах. К тому же „троцкизм“ давно уже стал собирательным понятием, которое охватывает всё, что подлежит истреблению» [1050].
Нелепое и постыдное обвинение генералов в служении гитлеровской Германии, подчёркивал Троцкий, понадобилось Сталину для того, чтобы «оправдать сильнодействующими доводами убийство даровитых и самостоятельных людей перед лицом русских рабочих и крестьян. Он рассчитывает на гипнотическое действие тоталитарной прессы и не менее тоталитарного радио». Что же касается сталинского новшества — включения в состав суда крупных военачальников, то это был «дьявольский экзамен на верность. Оставшиеся в живых военачальники отныне закабалены Сталину тем позором, которым он намеренно покрыл их» [1051].
Троцкий утверждал, что обвинение советских полководцев в сотрудничестве с Германией преследовало важные внешнеполитические цели. Оно было призвано разрушить на Западе мнение, согласно которому «союз с Германией, независимо от её государственной формы, считался аксиомой внешней политики Советского Союза» [1052]. С помощью зверских средств Сталин решил продемонстрировать буржуазно-демократическим государствам свой разрыв с прогерманской ориентацией, которую он пытался сохранить и после прихода Гитлера к власти. Для доказательства верности своим новым союзникам, прежде всего Франции и Чехословакии, Сталину «нужны были козлы отпущения за ту политику, от которой он вчера отказался» [1053].
Все обвиняемые по процессу Тухачевского были реабилитированы в 1957 году, а Гамарник — в 1955 году. Однако вопрос о причинах расправы над ними, по-видимому, продолжал волновать Хрущёва. Этим, на мой взгляд, объясняется то обстоятельство, что в 1961 году решением Президиума ЦК КПСС была создана новая комиссия для проверки обвинений, предъявленных Тухачевскому и другим военным деятелям, и для выяснения причин и условий возникновения их «дела». Результаты этой работы, продолжавшейся более трёх лет, были изложены в подробной справке, направленной 26 июня 1964 года Хрущёву председателем комиссии Шверником.
Прежде всего комиссия отвергла обвинения в шпионских связях генералов с германскими спецслужбами. Для этого, в частности, были подняты показания бывшего генерал-майора немецкой армии Шпальке, с 1925 по 1937 год занимавшегося разведкой по Советскому Союзу. Арестованный в 1947 году, Шпальке показал на следствии, что с 1926 года он был прикомандирован к командирам Красной Армии, приезжавшим в Германию для учебы в военной академии; однако он никогда не получал от них шпионских сведений. Шпальке был тесно связан с германским военным атташе в Москве Кестрингом, которому, как значилось в материалах следствия, подсудимые передавали военные секреты. По словам Шпальке, после процесса генералов Кестринг возмущался и утверждал, что у него не было никаких связей агентурного характера с подсудимыми [1054].
На основе экспертизы, проведённой работниками генштаба Советской Армии, и других следственных действий, которые следствие и суд должны были произвести в 1937 году, но не произвели, комиссия подтвердила и полную беспочвенность обвинений подсудимых во вредительстве.
