Галиция против Новороссии: будущее русского мира - Ищенко Ростислав Владимирович (книги без сокращений .txt) 📗
«Среди тех бесчисленных зверств, которые совершаются австрийцами в Карпатской Руси в течение войны, мазепинцы в целом ряде случаев играют самую позорную, самую гнусную роль – роль шпионов и доносщиков, роль Каина, погубившего своего брата», – констатировал тогдашний русский исследователь [70]. И хотя сами же украинские деятели называли Талергоф «самым поганым пятном на фоне военного безначалия», говорили, что несправедливость его чувствовалась сильнее, чем «ужасы войны на галицком просторе» [71], пятно это в значительной мере ложится на них самих.
Иногда, впрочем, как уже говорилось, случайно под каток репрессий попадали и симпатики украинофильства. Осип Марков сообщает об «одном священнике-украинце, которого австрийцы убили из-за того, что он признался, что читает газету «Руслан» [72]. Между тем названная газета придерживалась украинофильской ориентации. Однако такие случаи еще раз указывают на ничтожность поводов, по каким предавали смерти русинов, а также на тот факт, что их судьба и жизнь находилась в руках совершенно безграмотных, случайных людей, инонациональных солдат, не утруждавших себя минимальной проверкой своих подозрений в ходе правильного расследования (не говоря уже о регулярном судебном процессе), ведших себя в Галиции как в завоеванной провинции и не соблюдавших ни собственно австрийских законов, ни международных конвенций, регулировавших правила ведения боевых действий и отношение к нонкомбатантам. Разумеется, австрийская власть не может не нести ответственность за свою армию. Политическое руководство страны всегда отвечает за действия военных.
В ходе инициированных войсками экзекуций солдаты (которых трудно назвать солдатами, скорее вооруженный сброд) не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков. Михаил Пришвин зафиксировал в дневнике некоторые ужасающие факты австро-венгерского террора: «В П. были дети повешены вокруг церкви, в Жолкве расстреляны и пр. Бобринский сам освободил 75-летнюю старуху из тюрьмы и женщину с ребенком» [73]. Могла ли 75-летняя старуха или несоврешеннолетний ребенок составлять опасность для австрийской монархии, столь большую опасность, чтобы подвергнуться заключению в тюрьму? А ведь им еще повезло. Все же выжили, хоть и в тюрьме. Других-то казнили.
Только с вытеснением австрийцев русской армией из Галиции террор там прекратился. Как оказалось, ненадолго. Весной 1915 года началось контрнаступление австро-венгерских и германских войск. Примечательно, что «галичане-москофилы, боясь возвращения мадьяр, самоотверженно помогали русской армии рыть окопы [74], возводить укрепления, возобновлять фортификационные сооружения» [75]. Как видим, репрессии достигли обратного эффекта и привели к действительно массовой активной поддержке русской армии населением Галиции, справедливо опасавшиеся усиления репрессий после возвращения австро-германских войск.
Таким образом, практиковавшиеся австрийскими военными и гражданскими властями массовые репрессии подорвали австрийский же тыл. Впрочем, так бывает практически всегда. Репрессии лишь ненадолго могут сыграть роль фактора запугивания. Но если они распространяются на широкие слои населения, на относительно длительный период, то достигается обратный эффект. Люди начинают понимать, что единственный способ избежать репрессий – устранить их источник – организовавшую и направляющую репрессии власть. Кстати, и обращение репрессируемого собственной властью большинства к защите России [76]. К такому же логическому выводу, после пятилетней войны с Польшей, истощившей ресурсы подконтрольных ему воеводств, пришел первый гетман Украины Богдан Хмельницкий, что и предопределило решения Переяславской рады, собравшейся 8 января 1654 года.
Тем не менее, несмотря на героизм солдат и самоотверженную помощь населения Галиции, русская армия вынуждена была отступить. А вместе с ней уходили из Галиции и русины. «Не знаю, сколько людей было эвакуировано, в любом случае на возах и поездами переселялись целые села», – отмечал Осип Марков [77]. «Были мы тут свидетелями как отовсюду, особенно с несчастной Лемковщины, бежали в Россию перед австрийским войском москвофилы», – не без удовольствия сообщала украинофильская газета «Діло» [78]. «Перед приходом австрийских войск очень много львовян, которые слишком заангажированы с кратковременными обладателями города Львова, вынуждены «добровольно» эвакуироваться и выехать в Россию» [79].
Глава 5
Второй этап геноцида и этническая чистка (потери)
Всего до 200 тысяч галицких русинов покинули тогда край. А может быть, и больше. В тогдашней прессе называлась цифра 400 тысяч, но, возможно, это преувеличение. В любом случае, это массовое бегство, вкупе с предшествовавшими и последовавшими репрессиями, в современном международном праве характеризуется как этническая чистка.
Кстати, именно так ситуация воспринималась самими украинофилами. «Много запроданцев, которые распоясались во время московского нашествия, исчезли вместе со своими покровителями», – радовались украинские деятели очищению общественного и политического пространства Галиции от оппонентов, руками австрийских властей [80].
«Если в этой огненной пробе на ту сторону отпали никчемные струпы, то этим лишь очистится наш корень народный от опасной заразы, – и теперь всем ясно станет, что никому не следует играться русофильским ядом, ибо отступничество национальное и измена государству не являются убеждением, но преступлением», – цинично заявил по этому поводу тогдашний лидер украинского движения в Галиции Кость Левицкий [81]. В общем, уже тогда предшественники Бандеры готовы были бороться за свою идею до последнего украинца. Именно из «очистится наш корень народный от опасной заразы» выросли слова Степана Бандеры: «Об украинских массах говорить поздно. Мы их плохо воспитали, мало убивали, вешали».
С возвращением австрийцев возобновился террор. Причем, как подчеркивает современный исследователь, к примеру, на Буковине, он достиг еще большего размаха, чем в первый период войны [82]. И вновь неприглядную роль при этом играли украинские деятели, выступавшие в роли доносчиков. Уже проведенные карательные акции они считали недостаточными. «Аресты «подозрительных элементов», проведенные в августе прошлого года австрийскими властями, совсем не захватили наших местных москвофилов», – сигнализировала, например, в июне 1915 года газета «Діло» в корреспонденции из Самбора и перечисляла фамилии людей, сотрудничавших с русскими [83].
В следующем номере та же газета сообщала фамилии «русофильских священников», перешедших во время пребывания в крае русской армии в православие, то есть, по версии газеты, ставших «отступниками» [84]. Таким образом, украинофильская фракция от доносов, способствовавших репрессиям, пришла к подстрекательству их расширения. Теперь во внимание должна была приниматься не только политическая или общественная, но и религиозная деятельность потенциальной жертвы. Впервые со времен польских репрессий XVII века, во многом инспирировавших Освободительную войну под руководством Богдана Хмельницкого и переход восточных земель Малороссии под власть Всероссийского Самодержца, приверженность православному вероисповеданию становилась достаточным основанием не только для административного ограничения прав, но для смертной казни.
