Политические партии Англии. Исторические очерки - Коллектив авторов (читаемые книги читать TXT) 📗
Последнее обстоятельство чрезвычайно заинтересовало Милнера – авторитетность и основательность конкретных разработок Хилла не вызывает у него сомнения и, видимо, составило отправную точку для его собственных утверждений о существовании в Англии середины XVII столетия конфликта двух форм общественного сознания: эмпирического и рационалистического [97].
Первенство в разработке такого подхода к анализу общественного сознания в английском обществе XVI–XVII вв. принадлежит французскому социологу Л. Голдману, разработавшему популярную в Европе конца прошлого столетия теорию генетического структурализма, впервые поставившую проблему коллективного сознания социальных групп и пытавшуюся решить ее своими средствами [98].
Из пяти выделенных им форм коллективного сознания, своеобразных систем видения мира, две – эмпиризм и рационализм имеют отношение к ситуации, сложившейся в Англии к концу 40-х гг. XVII в. По мнению Голдмана, эмпиризм – одна из типичных форм коллективного сознания англичан. Ее генезис определяется тремя факторами. Во-первых, английское общество буржуазного типа рождается на основе союза, заключенного буржуазией и дворянством, который в свою очередь предопределяет более прагматический, реформистский способ видения мира, нежели тот, который сформировался, скажем, во Франции, где длительная борьба буржуазии за власть способствовала ее отрицательному отношению к дворянству; во-вторых, сказывалось отсутствие традиций рационализма в английской философии; в-третьих, выдающиеся английские философы Локк, Беркли и Юм творили тогда, когда буржуазия имела уже реальную власть: их видение мира отражало ситуацию, основывающуюся на реальных фактах существования буржуазного государства, нежели необходимости его установления. Именно господством эмпиризма в сознании англичан объясняются утилитарные подходы и реформистская тактика многих политических течений в Английской революции, – многих, – но не индепендентства, значительно отличавшегося от них и уникального в плане отражения переживаемых Англией интеллектуальных коллизий [99].
Положение Голдмана об уникальности индепендентства было подхвачено и подробно развито американским социологом и историком Э. Милнером, который, признавая эмпиризм традиционной формой коллективного сознания англичан, указал на возникшие в 40-е гг. XVII в. альтернативные тенденции развития социокультурных процессов [100]. Речь идет о том, что кризис 40-х гг. XVII в. разрушил во многом повсеместное господство эмпирических подходов в сознании англичан. Если прежде английскую буржуазию устраивало совпадение роста ее экономического благополучия и постепенное «обуржуазивание» государственного аппарата, то «кризис» середины XVII столетия сделал главной ее целью радикальную трансформацию английского феодального государства в буржуазную республику. Тем самым расчищался путь для развития рационалистической системы видения мира, ибо сам факт установления республики был своеобразным противопоставлением иррационально существовавшей формы организации власти рационально организованной системе управления. Это видение мира нашло свое политическое выражение в революционном индепендентстве, противопоставившем себя интеллектуальной традиции тех лет и поэтому обрекшим себя в конечном счете на провал, а английскую буржуазию на возвращение к эмпирической форме коллективного сознания [101].
Признание за коллективным сознанием индепендентов рационалистической системы видения мира позволяет, опираясь на многочисленные философские сочинения, структурировать присущие ей элементы. Согласно Милнеру – это, во-первых, индивидуализм, во-вторых, свободомыслие, в-третьих, атеизм [102].
Следует сказать, что для правильного понимания контекста используемых категорий требуются небольшие пояснения. Было бы правильным в первом и втором случае добавить понятие «конфессиональный», ибо и индивидуализм, и свободомыслие трактуются Милнером с известной долей религиозного оттенка. Индивидуализм – это в первую очередь право личного общения с Богом, а потом все остальное, свободомыслие – это прежде всего вольная интерпретация Священного писания, наконец, атеизм, – это вовсе не материалистический взгляд на природу, а скорее натурфилософское обоснование отсутствия абсолюта вне индивидуальной совести верующего. Последнее обстоятельство весьма существенно, ибо в нем, более чем в двух других, видится неортодоксальность представлений индепендентов.
С легкой руки Макса Вебера соотношение протестантизм-рационализм-капитализм стало аксиоматичным. Для Вебера понятия протестантизм и рационализм – вообще понятия синонимичные или даже тождественные, их парная эволюция однозначна развитию кальвинизма. Между тем рассуждения Голдмана-Милнера демонстрируют то, что современная наука постепенно начинает освобождаться от влияния некоторых недостатков веберовских конструкций.
Дело в том, что англичане никогда не разделяли тех рафинированных протестантских доктрин, которыми увлекались на континенте. Англиканство и его конфессиональный комплекс во многом обязаны синтезу лютеранства, кальвинизма и буцерианства; единственная попытка видоизменить или очистить английскую церковь кроется в пресвитерианстве с его огромным желанием кальвинизировать церковный строй и богослужение в национальном масштабе.
Как показала история, пресвитерианам не суждено было добиться успеха в своем начинании, и в этом, как нам кажется, следует видеть определенный результат их утилитарной, реформистской политики. Крушение их надежд стало заметным особенно в «революционные» годы, когда изменились не только общественные интересы, но и, как отмечают Голдман и Милнер, перестроилась вся система коллективного сознания, тяготевшая теперь к рационалистическому объяснению и изменению действительности. В данном случае реформизм просвитериан естественным образом наталкивался на непонимание или считался недостаточным, а, следовательно, отвергался. Напомним, что индивидуализм, свободомыслие и атеизм – суть элементы рационалистической системы видения мира, в том варианте, где роль религиозных мотивов еще достаточно велика, отражают тенденцию не к централизации и укреплению национальной церкви с ее строго регламентированной процедурой, а наоборот, низводят в этой области понятие национального до понятия индивидуального, причем источником откровения становится совесть самого верующего: рационально и удобно, а главное – нет потребности в традиционном посреднике и судье.
Возвращаясь к Веберу, нужно сказать, что его идеально-типической конструкции недостает четкости в понимании диалектики форм собственно «буржуазного» сознания. Не кальвинизм и его укрепление в системе «буржуазного» видения мира знаменовал радикальный путь в становлении особого типа мировоззрения, а связанная с отказом от него или многих его положений линия развития того феномена, который Вебер определял как «буржуазное сознание».
Надо отметить, что Милнеру принадлежит постановка достаточно сложной проблемы. Он и отчасти Голдман не побоялись увидеть в индепендентской доктрине, в системе используемых индепендентами аргументаций нечто близкое тем философским системам, которые претендовали на интеллектуальное господство в XVII в. Оказалось, что индепенденты занимались логикой нисколько не меньше, чем мистикой, и их логические конструкции, различного рода определения и классификации образуют вполне законченную систему.
Отождествление последней с рационализмом более чем оправдано [103]. Другое дело, что представленная Милнером классификация основных параметров видения индепендентов не дает четкого представления о том, что имеет в виду исследователь, когда использует сам термин «рациональное»: разумеется ли под этим все, что противостоит иррациональному, следовательно, в контексте эпохи – пассивно-созерцательному взгляду на мир, либо речь идет о духе спекулятивного системотворчества, отождествлявшего себя (все в том же контексте эпохи) с подлинно научным, активным взглядом на действительность.
