Покаяние - Белковский Станислав (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
КОЧУБЕЙ. Никак не так. Советский Союз рухнул, потому что дух из него весь вышел. Был дух – а потом не стало. Вот и умер. И нефть здесь совершенно ни при чем.
ДЕДУШКИН. Знаете, у нас в Академии полагают, что нефть – это всё-таки понадёжнее будет, чем дух.
КОЧУБЕЙ. Так и с людьми бывает. Люди что – от болезней умирают? Если бы! И не от старости даже. Они, эти люди, умирают, когда кончается дух. Вот был такой мхатовский актёр, старый, я фамилию запамятовал, но точно на букву Ы…
ДЕДУШКИН. На Ы – это, стало быть, чукотский актёр. У нас декан факультета экономики рыбы…
КОЧУБЕЙ. У него мечта была – встретить на сцене своё столетие. И он жил до ста лет без единой болезни. Ходил даже без палочки. И в день столетия вышел на сцену. И сыграл. То ли Макбета, то ли Гамлета, я уж не помню. А ровно через три дня – умер. Ничем ведь не болел – а умер. А почему?
ДЕДУШКИН. Почему?
КОЧУБЕЙ. Потому что цель жизни его исполнилась, и больше жить ему стало незачем. Дух вышел.
ДЕДУШКИН. Я вам хочу сказать, Игорь Тамерланович, у нас в Академии в киоске вашу книгу распродали за 3 часа… 700 экземпляров – за 3 часа.
КОЧУБЕЙ. А я вам хочу сказать, любимый директор, что я выкупил 5000 экземпляров этой книжонки. Из магазинов. Чтобы никто ее больше не читал. Хотел отправить в туберкулезные санатории, но жена отказалась. Не хочет, чтобы знали, кто её муж.
ДЕДУШКИН. А так разве не знают?!
Пауза.
Пристально смотрят друг на друга.
Вы не хотите подарить Алисочке книжку с дарственной надписью?
КОЧУБЕЙ. Не хочу. Простите, профессор, категорически не желаю. Пусть Алисочка наслаждается белым песком. Виндсерфингом или как он там называется. Пусть трогает за хобот индейцев маори. А моё рукоделие ей ни к чему совершенно.
ДЕДУШКИН. Удивительно. А я ведь уже обещал внучке… Что же мне теперь делать?!
КОЧУБЕЙ. Скажите, что экземпляров просто не осталось. Вот допечатают, через пару лет, к моей смерти…
ДЕДУШКИН. Типун вам на язык!
КОЧУБЕЙ. Тогда и будут ещё. И даже надпишем всем желающим мёртвой рукой. Видите – вот этой мертвой рукой.
Показывает руку по локоть.
Напольные часы.
ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, я знаю, у вас неважное настроение из-за этих собак…
КОЧУБЕЙ. Каких собак?
ДЕДУШКИН. Я знаю, вы вспомнили 12 собак, которые убила ваша охрана. Которых ликвидировала ваша охрана. Если так можно выразиться.
КОЧУБЕЙ. Откуда вы можете это знать? Я сказал о них только корреспонденту «Вашингтон пост», который был у меня три дня назад. Вы с ним говорили? С этим Полом.
ДЕДУШКИН. Нет, видите ли…
КОЧУБЕЙ. Тогда вам сказал Борис Алексеич. Правда? Я угадал?
ДЕДУШКИН. Понимаете, не мог Борис Алексеевич…
КОЧУБЕЙ. Он-то как раз и мог. Они прослушивают мой кабинет. Я всегда догадывался. В который раз уже так: что-то скажешь себе под нос – а послезавтра тебя попрекают…
ДЕДУШКИН. Боже упаси меня вас попрекать! Я просто хотел сказать, что не стоит так переживать из-за собак. Это мелочь. Эпизод. Вы – творец больших дел. А за большие дела приходится иногда платить маленькими досадами. Сколько раз…
КОЧУБЕЙ. Творец больших дел не сидел бы сейчас в Больших Сумерках. А собак действительно было жалко. Уже давно никого, а собак…
Пауза.
Вы знаете, что я решил построить собачий приют?
ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, если вы меня пять минут послушаете, не прерывая, я расскажу одну очень поучительную историю.
КОЧУБЕЙ. Разумеется, профессор, я готов вас слушать не прерывая. С тех времен марксистско-ленинской лаборатории. Всегда готов.
ДЕДУШКИН. Это было в самом начале 83-го года. Брежнев только ушёл, Андропов только пришёл, закручивание гаек, всё как полагается. Я, как вы помните, – доктор наук, в Институте экономики, заведую отделом теории экономики социализма. Крупнейший отдел. 48 ставок. А тут надвигается мой юбилей. 50 лет. Вы помните, у меня день рождения восьмого марта? Все всегда шутили…
КОЧУБЕЙ. А я никогда не шутил. Но я обещал вас не перебивать.
ДЕДУШКИН. И вот, как раз незадолго до юбилея мои цэковские друзья мне сообщают: двигают меня на зама по науке! С перспективой последующего директорства! А дочка моя, Танечка, в 22 года совершила большую ошибку. Едва закончив институт, выскочила замуж за диссидента. Притом за очень неопрятного и русского. Намного старше её. Ходил, понимаете, в драном свитере и всех поучал. А сам работал учителем физкультуры. Преподавателем физвоспитания. У них в институте, в Плешке работал. Он там и оценил фигуру моей Танечки. Вы знаете, она чуть-чуть тощенькая, угловатая, ей было сложно. А этот – оценил.
КОЧУБЕЙ. Я помню. Его звали Георгий Кравченко. Юра Кравченко.
ДЕДУШКИН. Вот как вы все помните, господин премьер-министр!
Вспышка.
И едва я узнал про замдиректора, Танечка мне и говорит: приду на твой юбилей только с Юрой. А без Юры – вовсе, отнюдь совершенно не приду! Мы с женой, понятное дело, в шоке. Представьте себе. Пятидесятилетие профессора Дедушкина. Будет директор, академик Серафимович. Мой научный руководитель, академик Арцибашев. Мои товарищи из ЦК, из Совета министров. И тут, между ними – диссидент в грязном свитере! Который, как выпьет первые 50 грамм, примется ругать советскую власть! Все же сразу встанут и уйдут. И никогда не видать мне никакого замства. Да из партии еще, того гляди, погонят.
КОЧУБЕЙ. Из партии. А вот меня вот никто не гнал из партии. Просто партия кончилась, а я в ней вроде как остался. Как в чёрной дыре. Надо заглянуть туда, чтобы посмотреть – есть я внутри или нет.
ДЕДУШКИН. Слушайте-слушайте. Это очень важно. Беда же не приходит одна. Ровно за неделю до юбилея звонят мне из КГБ. Представляете – ни разу за всю жизнь не звонили, а тут – звонят! Следователь, полковник Несговоров. Я навсегда запомнил. Полковник Несговоров. Звонит и говорит: товарищ Дедушкин, вы когда сможете зайти? У меня душа в пятки. Все же из-за зятя моего, понятно. Но Танечке это сказать невозможно. Она молодая была, глупая, своенравная. Тогда была. Щас-то умная стала, а тогда – была. Я и жене решил не говорить. Не хватало еще, чтоб ее хватил инфаркт ко всем нашим шелковым платьям.
Пауза.
Моя бабушка говорила – ко всем нашим шелковым платьям. Так и осталось.
КОЧУБЕЙ. Из Среднего Поволжья, поди.
ДЕДУШКИН. Да-да, из Среднего. Из самого Среднего. Я пришёл на Лубянку. Взял пропуск. Ноги подкашиваются. Сердце стучит – 200 ударов в минуту. Думаю: во что бы то ни стало взять себя в руки. Я же член партии. Член парткома Института. Нельзя так бояться КГБ! Это ж боевой отряд партии. Наш, собственно, боевой отряд. Захожу к полковнику Несговорову. Милый такой мужчина средних лет. Моложавый. Спортивный. Ростом под метр восемьдесят. Заговорили о том – о сем. Я постепенно отхожу. И тут он мне говорит: у вас, Евгений Волкович, хранятся дневники Георгия Кравченко!
КОЧУБЕЙ. Дневники?
ДЕДУШКИН. Да-да, дневники. Это Танечка нам с женой дала какие-то бумаги зятя. И попросила спрятать у нас на даче. В Болшеве. Мы не хотели связываться, но не могли Танечке отказать. Это, видать, и были его дурацкие дневники. И полковник мне говорит: отдайте дневники добровольно, Евгений Волкович! Мы тогда, мол, в ЦК напишем, что вы честный мужчина и патриот. А если не отдадите – ну, пошло-поехало… У меня, знаете ли, вся жизнь перед глазами. Отец мой, командир пожарных частей…
ДЕДУШКИН. Пожарных соединений.
КОЧУБЕЙ. Пожарных соединений. Институт. Работа. Ученики. Академик Арцибашев. Всё-всё. И тут – идея приходит в голову. Великая, спасительная идея.
ДЕДУШКИН. Спасительная?
