Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Вместе с тем Бухарин называл действительные факты своей политической деятельности, хотя иногда подавал их в утрированном виде. Он рассказал, что уже в 1919—1920 году «из своих учеников Свердловского университета сколачивал определённую группу, которая очень быстро стала перерастать во фракцию». Речь шла о т. н. «бухаринской школе», которая в период легальной борьбы с левой оппозицией была главным идеологическим орудием правящей фракции во главе со Сталиным. Далее Бухарин назвал основные группы, примыкавшие в 1928—1929 годах к правой оппозиции, и сообщил, что приходил к Ягоде «за тенденциозно подобранными материалами». Об этом факте — изучении материалов ГПУ о враждебной реакции крестьян на чрезвычайные меры — Бухарин рассказал ещё на апрельском пленуме ЦК 1929 года. Наконец, он описал свои переговоры конца 20-х годов с Каменевым и Пятаковым, на которых обсуждался вопрос об образовании антисталинского блока [105]. И эти факты также имели место.
Все эти признания, однако, никак не годились для того, чтобы обвинить Бухарина в преступной заговорщической деятельности, в чём состояла главная задача Вышинского. Ещё меньше отвечали этой задаче показания Бухарина о мотивах, по которым «правые» на рубеже 30-х годов хотели «опрокинуть столь доблестное руководство Сталина». Бухарин заявил, что «правые» считали колхозы «музыкой будущего», «жалели раскулаченных из-за так называемых гуманитарных соображений», выступали против «переиндустриализации» и чрезмерной бюджетной напряжённости, смотрели «на наши громадные, гигантски растущие заводы, как на какие-то прожорливые чудовища, которые всё пожирают, отнимают средства потребления от широких масс» [106]. Всё это были действительные взгляды «правых», которые излагались в их декларациях и в известной статье Бухарина «Заметки экономиста».
Такой крен в показаниях вызвал раздражение Ульриха, который прервал Бухарина, заявив: «Вам было предложено дать показания о вашей антисоветской контрреволюционной деятельности, а вы читаете лекцию». Однако Бухарин и дальше продолжал говорить об идеологических установках «правых», и в частности, об их «сползании на рельсы буржуазно-демократической свободы». Это заявление Вышинский поспешил истолковать в прямо противоположном смысле: «Коротко говоря, вы скатились к прямому оголтелому фашизму» [107].
Далее Бухарин говорил о выработке правыми в 1932 году «Рютинской платформы», которая якобы была названа по имени Рютина с тем, чтобы «прикрыть правый центр и его самые руководящие фигуры». Однако и это вызвало недовольство Ульриха, заявившего: «Пока ещё вы ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях» [108].
Под давлением председателя суда и прокурора Бухарин фактически признал только два преступления «блока», в которых он участвовал. Первое состояло в намерении «арестовать XVII съезд». О подготовке «дворцового переворота», «захвата Кремля», аресте XVII съезда речь шла и в показаниях других подсудимых. Однако Бухарин, а вслед за ним и Рыков заявили, что план этот ещё до какой-либо конкретной подготовки данной акции был отвергнут «правым» и «контактным» центрами [109].
Второе «преступление» заключалось в отправке Бухариным Слепкова на Северный Кавказ, а Яковенко в Сибирь для организации кулацких восстаний, причём в последнем случае — силами бывших красных партизан [110]. Это признание также поражало своей явной абсурдностью, хотя оно не было полностью высосано из пальца. По-видимому, Бухарин действительно беседовал с этими людьми, но, разумеется, с целью не ориентировать их на организацию антисоветских восстаний, а узнать, насколько далеко зашли повстанческие настроения крестьян в этих регионах (социальное напряжение в них достигло в 1932—1933 годах такой остроты, что многие коммунисты опасались возникновения там крестьянских восстаний). Именно такое истолкование дал беседам между Бухариным и Слепковым Каганович в конце 80-х годов: «Слепкова спрашивали на очной ставке: посылал вас Бухарин на Северный Кавказ? — Посылал.— Какие он задания вам давал? — Давал задания такие, чтобы мы выявили настроение казаков, кубанских и донских, готовы ли они к чему-нибудь или не готовы?» [111] В интерпретации Вышинского эти «задания» превратились в указания о руководстве крестьянскими восстаниями. Между тем было очевидно, что антисоветски настроенные казаки никак не могли выбрать большевиков Бухарина и Слепкова своими руководителями.
Бухарин несомненно продумал уроки предыдущих процессов и, исходя из них, строил свою тактику на суде. На протяжении всего процесса он неоднократно демонстрировал своё превосходство над Вышинским, дерзил ему, высмеивал его, ставил его в тупик. Наиболее острая схватка между Бухариным и Вышинским разгорелась во время рассмотрения дела о «заговоре», якобы имевшем место в 1918 году.
VII
«Заговор» 1918 года
Существенной новацией данного процесса по сравнению с предыдущими было опрокидывание преступной деятельности подсудимых в первые годы существования Советской власти. Для этого было затеяно занявшее несколько судебных заседаний расследование «заговора» 1918 года, в котором, как вытекало из обвинительного акта, принимало участие большинство тогдашних членов ЦК партии.
Поскольку от Бухарина на предварительном следствии не удалось добиться признаний по этому вопросу, Вышинский построил судебное следствие таким образом, что вначале допрашивались вызванные им свидетели. Среди них были два бывших лидера левых эсеров (Камков и Карелин) и три бывших «левых коммуниста» (Яковлева, Осинский и Манцев). Такое количество свидетелей выглядело весьма внушительно, тем более, что по всем остальным аспектам обвинительного заключения свидетели не вызывались.
Исходным пунктом для возвращения к событиям двадцатилетней давности и придания им «заговорщической» окраски было сообщение, сделанное Бухариным в ходе дискуссии 1923 года. Защищая тезис о недопустимости фракций внутри партии, Бухарин тогда привёл в доказательство этого следующий пример: в 1918 году фракционная борьба по вопросу о заключении мира с Германией достигла такой остроты, что к нему как лидеру фракции «левых коммунистов» обратились левые эсеры с предложением об аресте на 24 часа Ленина и формировании коалиционного правительства из противников Брестского мира, которое бы разорвало мирный договор и повело «революционную войну».
Хотя Бухарин уточнил, что дело ограничилось мимолетным разговором, не имевшим никаких политических последствий, его тогдашние союзники — Зиновьев и Сталин — принялись всячески раздувать этот эпизод. В ответ группа «левых коммунистов» направила письмо в редакцию «Правды», в котором говорилось, что речь может идти лишь о «совершенно незначительных инцидентах». Авторы письма сообщали, что однажды левый эсер Прошьян, смеясь, сказал Радеку: «Вы всё резолюции пишете. Не проще ли было бы арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать Ленина председателем Совнаркома». «Прошьян тогда говорил,— продолжали авторы письма,— что, разумеется, Ленин, как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас (вас — левых коммунистов), тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну… Это предложение… не обсуждалось, как совершенно анекдотическая и смехотворная фантазия Прошьяна… Тов. Радек рассказывал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу этого плана». Аналогичный шутливый разговор с Камковым, сообщали авторы письма, был ранее у Бухарина и Пятакова [112].
Как заявлял впоследствии сам Бухарин, он сразу после своего разговора с эсерами рассказал о нём Ленину, который взял с него честное слово никому больше об этом не говорить. Однако спустя шесть лет Бухарин в горячке борьбы с левой оппозицией нарушил это честное слово, что больно отозвалось на нём самом уже в период его первого разрыва со Сталиным. На апрельском пленуме ЦК 1929 года Сталин, тенденциозно переиначивая факты, заявил: «История нашей партии знает примеры, как Бухарин в период Брестского мира, при Ленине, оставшись в меньшинстве по вопросу о мире, бегал к левым эсерам, к врагам нашей партии, вёл с ними закулисные переговоры, пытался заключить с ними блок против Ленина и ЦК. О чём он сговаривался тогда с левыми эсерами,— нам это, к сожалению, ещё неизвестно. Но нам известно, что левые эсеры намеревались тогда арестовать Ленина и произвести антисоветский переворот…» [113] (курсив мой.— В. Р.).
