Оккультные силы СССР - Колпакиди Александр Иванович (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Комично звучали уверения отвергнутых, что никто из вновь вступавших товарищей (в научную секцию. — А. Н.), разумеется, не мыслил себя «ученым» и не предполагал заниматься «наукой», в то время как выгораживавший их Боровой всячески старался доказать их необходимость именно в этом качестве. Ничего не получалось у них и с обвинением Солоновича в проповеди анархо-мистицизма в Музее: как свидетельствовал сам Боровой, разговор об анархо-мистицизме шел лишь однажды — в 1927 году, на устроенном им диспуте с Солоно-вичем, после чего прямые выступления на анархо-мистические сюжеты в стенах музея были запрещены им самим как заместителем председателя Комитета.
Что же было на самом деле? Об этом с обезоруживающей искренностью свидетельствуют сами «потерпевшие», которые признали, что «мистикам-анархистам <…> было важно не пустить в Комитет своих злейших врагов, с приходом которых безграничному хозяйствованию их в секции рано или поздно должен был наступить конец». И столь же наивно заявляли: «Версии <…> о якобы готовящемся со стороны пришельцев (их самих. — А. Н.) разгроме Комитета, о их намерении превратить музей в клуб для анархической агитации и пр. было довольно, чтобы терроризировать безразличных к судьбам анархизма отдельных членов Бюро и заставить их схватиться за любое средство, вплоть до аннулирования выборов, чтобы устранить надвигающуюся угрозу…»
И все же, мне кажется, было бы ошибкой полагать, что за этой вакханалией страстей, выплеснувшейся на страницы парижского журнала, стояло только желание захватить Музей и подчинить себе Комитет, образовав из него политический клуб. Анархисты, скорее всего, этим бы и удовлетворились. Но надо помнить о тех, кто стоял за этими «детьми природы», просчитывая каждый их шаг, подкладывая вырезки из журналов, где уже было сформулировано «их мнение».
Такой анализ публикаций в «Деле труда» представляет безусловный интерес. С одной стороны, этому журналу практически был закрыт свободный доступ в СССР, а с другой — явно существовал какой-то канал, по которому материалы оппозиции незамедлительно поступали из Москвы в Париж. Если же вспомнить о последовавшем несколько лет спустя саморазоблачении П. Аршинова, который признался (к позору его защитников, в том числе Н. И. Махно) в провокационном характере журнальных публикаций «с целью расколоть международное анархическое движение», в своем сотрудничестве с ОГПУ, то все предыдущее предстанет хорошо спланированной акцией со стороны секретного отдела органов. Ее острие было направлено не только против Солоновича, но и против «буржуазных специалистов» — М. П. Шебалина, заведующего музеем, и его заместителя П. А. Пальчинского, который вскоре был арестован и расстрелян в связи с «шахтинским процессом вредителей».
Как можно думать, организаторы провокации рассчитывали не столько на раскол внутри анархистского движения, сколько на получение максимально компрометирующего анархистов материала. Его публикация могла придать готовящемуся процессу над анархистами необходимый резонанс и окончательно опорочить их в глазах международного рабочего движения. Таким образом можно было бросить мрачную тень и на Кропоткинский музей, ограничив его международные связи.
Апофеозом аршиновской травли анархо-мистиков стал уже упоминавшийся мною памфлет Ю. Аникста, посвященный Солоновичу — «Трубадур мистического анархизма», где политический донос получил свое окончательное воплощение.
"Куда политически тянет эта кампания? — патетически вопрошал автор и сам же отвечал: «Из сказанного ясно, что даже не к буржуазно-демократической революции: маска анархизма, идея гегемонии лучших, ненависть к индустриальной культуре (тогда это было равнозначно обвинению во вредительстве. — А. Н.), черносотенная форма мистики — все это говорит, что здесь мы, по-видимому, имеем дело с деформацией дворянско-мистической контрреволюции в условиях современности».
Сказано было непонятно, безграмотно, однако как раз так, как требовалось для советского массового читателя, воспринимавшего уже не смысл, а определенную «знаковую систему» — «дворянство», «мистика», «контра» и тому подобное.
Как курьез можно отметить, что в этом же летнем номере «Дела труда» за 1929 год, в котором напечатана статья Ю. Аник-ста, передовица сообщала о массовых арестах анархистов в СССР с последующей административной (то есть без суда и следствия) высылкой на различные сроки поселения. Первыми жертвами стали те, кто лил потоки брани и грязи на анархо-ми-стиков и Кропоткинский музей. Для большинства арестованных это была смерть от болезней, лишений или, если удалось дожить до конца 30-х годов, от пули НКВД…
Впрочем, дни анархо-мистиков тоже были сочтены. В 1929 году был разгромлен ГАХН, одна за другой закрывались научные и общественные организации. На смену старым «спецам» приходили новоиспеченные «специалисты», готовые переписывать законы природы и до основания разрушать старый мир. Трагизм ситуации, когда безработица достигала астрономической цифры именно среди интеллигенции, очень точно отразил на одном из допросов Н. И. Проферансов (1885 — 1934) — старый революционер, историк, сподвижник Карелина, научный сотрудник Института Маркса — Энгельса по истории социалистических движений, а к моменту ареста — технический редактор в Большой Советской Энциклопедии.
«Советская власть, — констатировал он, — готовит свою новую интеллигенцию. Отсюда — процесс вытеснения старой интеллигенции. Положение этой старой интеллигенции я считаю безнадежным даже в тех случаях, когда эти интеллигенты хотят добросовестно работать с соввластью. Те условия, в которых приходится работать интеллигенции в стране, чрезвычайно тяжелые. В той сфере, в которой я работал, становится работы все меньше, так как новое поколение вытесняет старых, беспартийных интеллигентов. Призывы к интеллигенции со стороны правительства ничего не дают. Социальные отношения в стране таковы, что старой интеллигенции все равно приходится уходить…»
Если «анархическая оппозиция» была арестована в мае — июне 1929 года, то первый удар по Кропоткинскому музею и анархо-мистикам был нанесен в начале ноября 1929 года, когда накануне октябрьских торжеств прошли аресты молодежи, занимавшейся в библиографическом кружке анархистской секции.
Наиболее подробные показания об этом кружке дал Г. Д. Ильин — сын соседа Никитиных по квартире. В 1924 году по вечерам он работал над составлением каталога личной библиотеки П. А. Кропоткина, перевезенной С. Г. Кропоткиной из Лондона. Вскоре Ильин уехал в геологическую экспедицию, вернулся в Москву в конце 1925 года, а уже весной 1926 года был арестован и осужден на год тюрьмы по делу скаутов. Окончательно он возвратился в Москву осенью 1928 года и сразу же возобновил работу в Музее. Дежурил в читальне, приводил в порядок библиотеку, посещал лекции и заседания анархической секции, которые, по его словам, были «весьма многолюдны». Здесь, при секции, в 1928 году по инициативе Н. Р. Ланга (1900 — 1962) был создан библиографический кружок, в который вошли члены секции и некоторые постоянные посетители библиотеки-читальни музея (против чего, кстати сказать, поначалу резко протестовал Солонович).
Н. Р. Ланг был активным анархистом и членом анархической секции Кропоткинского комитета еще в самый ранний период становления Музея, когда учился в Институте востоковедения (1921 — 1925). Он стал организатором одного из первых орденских (или «кандидатских»?) кружков, в котором читали лекции Солонович и А. С. Поль. По окончании института он был откомандирован как экономист на работу в Дальневосточный округ и вернулся в Москву в самом начале 1928 года. В библиографическом кружке он вел фактически две группы, Кропоткинскую и Бакунинскую, хотя формально Бакунинскую возглавлял Д. А. Бем. Выступал Ланг и с докладами на секции — о Кропоткине, Л. Н. Толстом, о Парижской коммуне и о Карелине на вечере его памяти.
«Кружком было решено составить библиографический справочник по Кропоткину, — показывал Ильин на следствии, — для чего члены кружка разобрали ряд брошюр и должны были сделать краткий доклад об их содержании и написать аннотации… Насколько я помню, на первом и втором заседании обсуждались методы работы. На следующем собрании был мой доклад (по брошюре Кропоткина „Анархизм“), а на четвертом — еще один доклад…»
