Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Кургинян Сергей Ервандович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Это совершенно новая историческая коллизия, которая потребует своего оформления и будет оформлена. Кое-кто уже успел ее оформить в модели разного рода «автохтонных крепостей». Но можно не сомневаться, что реальным подобное оформление станет только в случае, если за поэзией будет стоять именно вышеназванная проза.
Не сомневаться можно и в другом. В том, что прежде всего побежит прятаться в искомую российскую крепость именно тот элемент, который (при использовании абстрактных, освобожденных от груза исторической необходимости критериев) было бы справедливо назвать самым грязным. Именно его ТАМ «прижмут» наиболее сильно и в первую очередь. И именно он будет наиболее склонен к архетипическому поведению, выражаемому как уже названным выше словом «западло», так и еще более сочными, но уже совсем непечатными выражениями.
Хотим мы или нет, мы можем оказаться на рандеву с такой вот «элитой». Назвать ее героем моего романа я никак не могу. Но не я же буду организовывать ее «обратное десантирование». Я просто предвижу такую возможность. Как только возможность возникнет, священные символы прежних эпох, используемые ныне в виде пиар-конструкций («Родина», «Держава», «народ» et cetera) наполнятся емким содержанием, адресующим к слову «общак». Речь не о прямой криминальной аналогии, а о метафоре. Чтобы провести грань (и вместе с тем не потерять емкость образа и вытекающее из него понимание существа ситуации), назовем это «общаком» в кавычках и с большой буквы. Так сказать, не обычный заурядный общак, а «Общак». Не надо иллюзий, инвестиционный бум последних лет в России порожден, в том числе, и данной закавыченной сущностью.
Сущность же принесет с собой не только минусы, но и плюсы. Вернувшиеся деньги (а это ведь не только деньги, это позиции, судьбы и многое другое) — почему вернулись? Потому что почувствовали ТАМ угрозу. Но оказаться ЗДЕСЬ мало для того, чтобы угроза исчезла. Чтобы она исчезла, надо это самое «ЗДЕСЬ» сделать защищенным. А это, между прочим, и называется построить дееспособное (в элементарнейших смыслах этого слова) государство. А дальше начинается «суп из топора».
Для того, чтобы было хотя бы такое государство, нужен народ. Для того, чтобы был народ, нужно, чтобы дойка сократилась, а кое-что из фондов (прежних надоев), которыми располагает рассматриваемая весьма небезусловная сущность, было отдано на нужды страны.
«Оборонка» нужна, чтобы защищать эту сущность? Нужна. Так пусть сущность поделится. Сытые и достаточно образованные солдаты нужны? Нужны. Они должны быть здоровыми? Должны. Но нельзя сделать здоровыми только солдат. Значит, медицина в целом нужна? Нужна. И спорт. И культура. Идеология нужна? Нужна. А оружие? А технологии? А это самое, будь оно неладно, развитие? Абсолютно дистрофичное в иных условиях развитие может обрести в новой ситуации весьма грязную, но реальную опору в виде вышеназванной сущности. Она, повторяю, не герой моего романа. Сооружали эту сущность гарвардские консультанты, продиктовавшие постсоветской России так называемые «либеральные реформы».
Я делал все, что мог, для того, якобы эта сущность не взросла. Но она взросла. И что? Теперь нельзя размышлять о том, как эту, взращеную ими, неблагую сущность использовать не для погибели, а для спасения? А почему нельзя? Потому что для спасения используется лишь благое? А неблагое гарантированно ведет к погибели? Странная позиция, противоречащая и жизненной практике, и всем историческим теориям, и, уж тем более, духу капитализма. Воскресите Адама Смита и расскажите ему, что только благое начало может реализовывать в рынке благие цели. Он рассмеется… Или плюнет вам в лицо.
Яды ведь используют в медицине. В чьих руках яд — лекаря или убийцы — вот главное.
Впрочем, к мрачному сценарию, предполагающему спасительное использование губительной сущности, все не сводится. И потому — о Надежде № 2. Надо собирать по крупицам элитные элементы, способные стать носителями не гедонистического, а иного — хотя бы игрового, а лучше бы и игрового, и идейного — отношения к народу и государству.
Всего этого, конечно же, в наличии крайне мало. А то, что есть, крайне незрело. Я могу согласиться с тем, что для кого-то из нынешних очень богатых наших соотечественников государство уже является чем-то большим, нежели объектом дойки, возможности «разруливания» на Западе и здешнего кайфа. Эти соотечественники (подчеркну еще раз, что они в категорическом меньшинстве) в чем-то созрели для понимания роли государства в их большом бизнесе. Но именно в большом бизнесе, а не в Большой Игре. Большой бизнес — это крохи для Игры. Игра начинается там, где на стол кладут даже не миллиарды, а триллионы. Ну, хорошо, сотни миллиардов. А у нас такого бизнеса нет.
Нет и инфраструктуры, в рамках которой огромные состояния могут превратиться в Фишки. Автоматически это не происходит. Нет очень многих других слагаемых — как материальных, так и иных. Многое определяется типом сознания. А также пониманием и ощущением (последнее имеет решающее значение) своей неразрывной связи с государством. Государство должно ощущаться как свое по факту. Таковым должно быть глубинное самосознание элиты, вырастающее из тысячи мелких и крупных данностей.
В нашей стране даже те, кто мог бы стать игроками, государства своего побаиваются. И страх этот с годами не убывает, а скорее наоборот. Даже отдельные молекулы такого страха уже препятствуют формированию игрового самосознания и игровой самости. Разумеется, когда я говорю о самосознании и самости подобного типа, то я имею в виду именно совсем большую Игру.
Еще одно препятствие — страшное недоверие друг к другу, порожденное как трезвостью (и то ведь — «война всех против всех»), так и эгоцентризмом, находящимся на грани безумия. Инфраструктура, позволяющая осуществить идентификацию (кто я? где я? зачем я?), разломана и исковеркана. А без нее нельзя собрать никакую общность. В том числе и искомую — «негедонистически элитарную».
Мы должны формировать предпосылки для возникновения подобного типа сознания. Но помнить, что процесс это долгий, неблагодарный и непредсказуемый по своему результату. А также — ну, что греха таить — уж очень, очень нерусский. Нет в архетипе развернутой базы для игрового начала (в смысле Большой Игры, разумеется). В англосаксонском архетипе эта база доминирует. В русском находится в латентно-разобранном состоянии, близком к тонкодисперсному. Собрать-то базу в принципе можно, но тут ее надо собирать, а там она и собрана, и отшлифована, и непрерывно используется. Такая вот диспропорция. Не было бы ее — не проиграли бы Советский Союз.
Как ни странно, в этой ситуации легче уповать на идейное, перескакивая черва промежуточную — игровую — элитную «номинацию». Перескакивая к Надежде № 3.
Прыжок из гедонистического в идейное в принципе возможен. Потому что даже в самом порочном нашем элитном гедонизме есть какой-то надрыв, невроз. Иногда складывается впечатление, что кое-кто из тех, кто с невероятной цепкостью и жадностью накапливает и изощренно — с надсадным хамством — шикует, может сорваться в новое (позитивное) качество под воздействием любого, самого ничтожного повода.
Конечно, тоненькая пунктирная линия, разделяющая гедонизм непоколебимый и гедонизм трансформируемый, почти не видна. Но лично я ее ощущаю. И абсолютно убежден, что при глубоком кризисе группа наших элитных гедонистов расколется. Когда будет предложен выбор между пребыванием ТАМ, в теплой ванне гиперпотребления, даруемого ИХ гедонистической нишей, и пребыванием ЗДЕСЬ, начнется иррациональный процесс.
Он будет протекать в каждом из обитателей нынешнего «царства Цирцеи», как бы тот ни оброс щетиной гедонизма и какой бы яхтно-дворцовый пятачок у него ни вырос. Этот Процесс захватит не только отцов, которые еще помнят про манную кашу в детском садике и пионерский отряд, но и детей, окончивших западные элитные колледжи. Для того, чтобы он начался, нужно только произнести роковое «навсегда» (forever). Или же «never more» («никогда»), которое прокаркал ворон Эдгара По.
