Наука Управлять Людьми. Изложение Для Каждого - Мухин Юрий Игнатьевич (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
В начале книги я приводил в качестве примера несколько судебных случаев, в частности о заведомо неправосудном осуждении инженеров нашего завода за нарушение правил техники безопасности. Судья на процессе ссылался на единственное доказательство вины подсудимых — акт Госгортехнадзора, который согласно уголовно-процессуальному кодексу не является доказательством. Десятки сидящих в зале людей это, безусловно, запомнили. А в приговоре ссылок на этот акт не было (судья знал, что совершает преступление), как не было и никаких доказательств вины. Что же тут долго расследовать: преступление (вынесение заведомо неправосудного приговора)налицо.
Однако если все так просто, то почему при таком обилии судебных преступлений и в СССР, и сейчас вы не слышали, чтобы хотя бы одного судью осудили за вынесение заведомо неправосудного приговора? Потому что сегодня вам просто некому жаловаться. Все эти верховные суды для того и нужны, чтобы не позволить наказать преступников и лишь предоставить вам возможность заниматься бесполезной перепиской.
Кто потребовал от суда осудить невиновных инженеров? Прокурор. При этом он сам совершил преступление, которое называется «возбуждение уголовного дела против заведомо невиновного», то есть он сам преступник. Кому вам нужно жаловаться на преступный суд? Все тому же прокурору! Преступнику жаловаться на преступника в том же деле?
Мы предлагаем сделать по-другому. Будут суды общин и прокуроры общин. И будут государственные суды и государственные прокуроры. Различаться они будут не тем, что один выше, а другой ниже рангом, а тем, что заниматься они будут совершенно разными делами: одни — воровством, убийствами и прочим, а другие — шпионажем, организацией массовых беспорядков и прочим, в том числе преступлениями судов общинных и военных. На суд мы будем жаловаться прокурору, пока еще не являющемуся преступником и не имеющему никакой заинтересованности в неправосудном деле. А на неправосудие государственного суда жаловаться надо будет суду депутатов, который они создадут при Законодателе страны. И депутаты не смогут отмахнуться: такой неправосудный приговор может вызвать возмущение огромного числа избирателей, и на выборах они опустят в урны свой приговор Законодателю: «Виновен в плохом управлении страной».
Таким образом, все суды от своего Дела — правосудия непременно получат наказание, если они нанесут ему ущерб, так как при таком положении в стране не будет инстанции, которая была бы заинтересована в наличии неправосудного суда. Государственный суд будет следить за правосудием остальных судов, а лично Законодатель — за правосудием государственного.
И в заключение раздела немного поговорим о наказании в таком аспекте: зачем мы, собственно, сажаем людей в тюрьмы? Я не говорю о том, зачем мы лишаем их свободы — это наказание. Но почему в тюрьмах и лагерях? Что это дает обществу?
Смотрите, что при этом происходит. Огромную часть заключенных составляют скорее не преступники, а разгильдяи, которые шли на преступление неоосознанно, не хотели его. Скажем, водители, сбившие пешеходов, мелкие хулиганы. А мы сажаем их, как будто специально, вместе с закоренелыми преступниками. Для обучения что ли?
Хороших работников сдергиваем с места работы и ставим на неквалифицированный труд. Разлучаем их с детьми, которым не всегда становится от этого лучше. Огромное число людей отвлекаем для конвойной службы. И главное (если вы разделяете мою позицию в вопросе воспитания детей), не даем им тренироваться в подавлении инстинктов. В тюрьмах их инстинкты подавляют не они сами, а конвой.
Мы тратим огромные усилия, чтобы лишить преступников свободы, наказывая их страшно дорогим и, главное, каким-то дурацким способом. Ведь никогда нет полной уверенности, что тюрьма исправила преступника, а не подготовила нового.
Когда обязанность наказывать перейдет к общинам, я думаю, наказания разнообразятся и вместо тюрьмы может появиться порка кнутом или розгами. Но этого мало, надо пересмотреть и свое отношение к лишению свободы.
Ведь свободы можно лишить и так: обязать приговором суда отсидеть дома в течение назначенного срока. То есть осужденный ходит на работу и возвращается домой, а то время, что мы обычно тратим на отдых и развлечения, он должен просидеть в своей квартире. Мы его лишили свободы? Да, лишили! Но теперь он сам себе конвой. И общаться будет не с тюремной сволочью, а со своей семьей.
Но если он нарушит режим, то тоже не стоит спешить с тюрьмой — его можно отправить в место лишения свободы на тех же условиях: работать и жить в общежитии. Пока он все еще сам себя конвоирует, хотя живет уже отдельно от семьи и старых дружков. (Правда, получив взамен других дружков, не лучше прежних.)
Но если он и здесь нарушит режим, то тогда он не человек, а животное. Его нужно сажать в каторжную тюрьму и вести себя с ним, как с животным. Эта тюрьма должна быть действительно страшной, и ее должны бояться. Держать его там нужно для начала недолго, просто показать, что это такое, и вернуть в место лишения свободы без конвоя. Если снова нарушит режим, увеличить срок в каторжной тюрьме.
Мы поставим преступника в условия, когда неповиновение резко усиливает наказание. И главное, мы заставим его самого тренироваться в подавлении своих инстинктов.
Суды общины должны иметь широкий спектр наказаний за одно и то же преступление, чтобы применять более гибкий подход к конкретному человеку. Одному квартирному вору суд может сразу определить каторжную тюрьму, а другому — домашний арест. Все будет зависеть от того, как будет вести себя преступник на суде, в розыске и во время следствия: вернет ли украденное, будет ли запираться, будет ли оказывать сопротивление при аресте. Преступник не должен иметь возможность прогнозировать свою судьбу после ареста, ему нельзя знать, что его ждет. Даже убивший с корыстными побуждениями не должен быть уверен, что его арест — преддверие расстрела. Возможно, суд назначит десять лет домашнего ареста. И все это будет зависеть от его поведения после совершения преступления. Обществу нет резона ставить преступника в положение, когда он продолжает совершать преступления, чтобы скрыть предыдущее или избежать поимки. Скажем, сбил пешехода — одно преступление, но в страхе наказания уехал, не оказав помощи, — еще одно.
Разумеется, это резко облегчит работу по розыску преступников, они не будут так озлоблены по отношению к милиции и прокуратуре, так как характеристика, данная ими преступнику, будет значить многое для определения формы наказания в суде.
Могут сказать, что преступники будут сбегать. Если мы не примем мер. Но если мы за побег назначим наказание не до трех лет лишения свободы, а «от ужесточения режима лишения свободы до высшей меры наказания», то решиться на побег станет сложно. Наказание за побег, неизвестное преступнику, может намного превзойти наказание по основному преступлению. Тут, знаете, преступнику будет из чего выбирать. Заменить пять лет домашнего ареста за воровство возможным расстрелом за побег?
И теперь о гуманности наказания. Сейчас у нас очень многие говорят о негуманности смертной казни. Эти люди просто не могут отличить цель от средства. Обычно я спрашиваю: допустимо ли живым людям вспарывать животы и проламывать Черепа? Как правило, люди, не видя подвоха, немедленно отвечают: «Нет». Тогда снова спрашиваю: почему мы разрешаем вспарывать животы и проламывать черепа хирургам? Неважно, что у них это называется по-другому, преступники тоже говорят не «убил», а «замочил».
Важно не то, что делается, а зачем это делается. Расстреливают не затем, чтобы поиздеваться над убийцей, он сам по себе уже общество не интересует. Расстреливают, чтобы предотвратить следующие убийства. И расстрел — самый эффективный способ предотвратить их, как для хирурга самое эффективное вспороть вам живот и удалить аппендикс, а не мучить вас до смерти припарками, хотя они и бескровны, «гуманны», так сказать. Когда мы говорим о гуманизме, думать надо только о честных людях, к преступникам это не относится, их действия вне гуманизма. Гуманно то наказание, что останавливает преступление.
