Сословная структура постсоветской России - Кордонский Симон (мир бесплатных книг TXT) 📗

Кто мы?

(пред-и-словие)

Язык описывает реальность. Эта привычная фраза несет в себе тайный подтекст: реальность создается языком. Если в языке есть различение между овцами и козами, то станет возможным

А если нет то и справа, и слева будет стоять только скот.

Значит, за языком есть еще «нечто» не сказанное, не изъясненное, еще не ставшее реальностью. Многие подозревают, что это «нечто» скрывается за кулисами языковой реальности, но из-за бессилия языка не могут дать ему имя и превратить тем самым в реальность, которую можно освоить.

Об этой ощущаемой и беспокоящей «субреальности» принято говорить эвфемизмами, производством которых занимается целая армия ученых людей. Таков, например, дискурс о классовой структуре общества. Существует множество умозрительных принципов [1] (обладание статусами, капиталами, ресурсами и т. д.), положенных в основу разделения общества на то, что П. Бурдье называет «классами на бумаге». Как он пишет [2], в таких разделениях «исчезает вопрос об отношениях между классификацией, произведенной ученым и претендующей на объективность (по аналогии с зоологом), и классификацией, которую сами агенты производят беспрерывно в их будничном существовании, с помощью чего они стремятся изменить свою позицию в объективной классификации или даже изменить принципы, по которым эта классификация осуществляется».

Речь, по сути, идет об артефактах, производимых из языковой реальности и пополняющих языковую реальность. К таковым относятся марксистские «пролетариат» и «буржуазия», куда «те, кому положено», записывали, проверив биографию. Эти ярлыки, будучи продуктами языка (вначале немецкого, а потом и русского), стали социальной реальностью во времена, когда миллионы людей уверовали в них. «Буржуи» почувствовали реальность этой реальности на своей шкуре. В нынешние времена марксистские классы стали анахронизмом и из социальной реальности снова вернулись в язык, превратились в невинные исторические термины.

Еще один пример пресловутый средний класс, поиск которого сводится в основном к ученой полемике о том, что же это за «фрукт» такой. Судя по всему, он рвется в социальную реальность, но станет таковой только тогда, когда миллионы на вопрос: «Ты кто?» будут автоматически отвечать: «Средний класс». Может, так и будет, но может быть, и нет.

Симон Кордонский в предлагаемой вниманию читателя книге стремится вырваться из мира языковых игр. Впрочем, разве это возможно? Если ты желаешь что-то сказать, то вынужден оставаться в пределах языка, либо… молчать.

Но по крайней мере, его текст радикально отличается от трудов по созданию искусственных словесных конструкций, обозначающих ничего не обозначающие «классы на бумаге». Потому что его отправная точка не умозрительные принципы, а практики, проявляющие и протоколирующие себя в форме обязательных для исполнения законов и в виде мириад не менее обязательных неписаных норм и правил.

Маркс описывал устройство социального мира, которое должно состояться. У него предполагалось, что «пролетарию» предстоит осознать себя таковым после обучения у партийного пропагандиста, чтобы из «класса в себе» стать «классом для себя». А «буржуй»-эксплуататор пусть поймет, кто он, в ходе экспроприации. Апологеты-марксисты имели-таки основания утверждать, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», после того как языковая реальность воплотилась в социальную реальность.

У Кордонского все наоборот. У него речь идет о фактической экологии социальных групп, о том, каковы их «всамделишные» условия, в которых ярлыки утверждены официально, обладают принудительной силой, снабжены писаными и неписаными инструкциями, объясняющими, например, чиновнику, на чем и сколько зарабатывать по чину, депутату его бонусы за правильное голосование, гаишнику с кого брать, а кому честь отдавать. И главное уже сделавшими их таковыми.

У Кордонского нет учения, потому что он родом из биологии, из физики. У него нет теории сущего, а есть теория наблюдения за сущим [3] своего рода социальные определители Линнея. И у него есть отчетливое понимание, что сущность сущего скрывается под поверхностью слов, в «субреальности», которую он называет на самом деле.

Вот цитата из его недавней книги [4]: «Люди живут одновременно и в реальности, и на самом деле, говорят об одном, делают другое, а думают о третьем, причем корреляция между делами и думами зачастую невыразима в словах. В исключительных случаях мы можем выразить эти соотношения через антонимы: если в реальности объявлена борьба с преступностью, то на самом деле будут сажать невинных; если объявлена экономическая реформа, грядет грабеж; если впереди выборы, значит, выбирать не из кого; если провозглашают борьбу за справедливость, то будут расстреливать, и пр.».

Кордонский скептик по отношению к ходульной языковой реальности и особенно к наукообразной ее части. Он как истинный естествоиспытатель всматривается не в эфемерные словесные конструкции, а в то, что на самом деле. И оказывается, не лишен романтических наклонностей, коли тратит силы на описание этого на самом деле, которому тем самым пытается придать статус языковой реальности. Той самой реальности, к которой так скептично относится… Зачем?

Тут я вступаю в область собственных домыслов извини, Симон. Те, у кого хороший музыкальный слух, морщатся, когда слышат фальшивые ноты, а обладатели врожденной грамотности машинально исправляют ошибки в попадающихся на глаза текстах. Что-то подобное происходит и с Кордонским, когда он слышит… призывы к справедливому судопроизводству… возмущение препонами малому бизнесу со стороны чиновников… сетования на сбор дани пожарниками и санэпидстанциями… не говоря уж о пресловутой коррупции гаишников…

Вся эта речевая деятельность не имеет отношения к тому, что на самом деле происходящее плоть от плоти фактического сословного устройства. В нем, например, деньги выступают не в функции эквивалента товаров и услуг, то есть инструмента рыночного обмена, а рассматриваются живыми людьми (агентами в терминологии Бурдье) как ресурс, подлежащий сбору (сословная рента) и сдаче (сословный налог).

Считать дорожных полицейских коррупционерами странно, так как в их социальной экологии тотальный сбор денег с автомобилей один из институциональных смыслов существования вполне сформировавшегося сословия с вполне развитыми, как показывает Кордонский, сословными признаками. Закрепленное имя сословия и законное место в межсословном разделении труда. Официальные отношения с бюджетом. Внутренняя вертикаль власти. Органы защиты границ со смежными сословиями. Механизмы идентификации свой/чужой. Средства символической автономии форма, знаки, эмблемы, ритуалы, традиции. Законы сословной чести с процедурами контроля, санкций и поощрений. Субинституты социализации, воспроизводства персонала, вертикальной мобильности и пр. В реальности принято говорить иначе: служба обществу, выполнение долга, обеспечение дорожного движения, защита «хороших» водителей от «плохих», воплощение системы общественно полезных правил дорожного движения и т. д. А на самом деле…

Сословие, как живой организм, живет, чтобы действовать, и действует, чтобы жить. Агенты сословий, независимо от их индивидуальных воззрении и морали, действуют согласно сословным правилам и подвергаются санкциям за их нарушение. Они служат сословию, получают вознаграждение за хорошую службу и подвергаются наказаниям за плохую. Выход из сословия означает либо переход в другое сословие, либо спуск по социальной лестнице в нетитульное сословие, либо превращение в «деклассированного элемента». Нетитульные сословия, описанные Кордонским, хотя и не легитимизированы специальными законами, но имеют социальный статус, включая определенные государством обязанности и привилегии (бюджетники, пенсионеры, работники по найму). А внесословные (мигранты, гастарбайтеры, подследственные и др.) это социальные маргиналы, ограниченные в правах.