Педагогическое наследие - Корчак Януш (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Товарищеский суд говорит, что человек не виноват или виноват, но суд его прощает; или суд не прощает — сердится и назначает статью сотую, то есть что только слегка сердится, или статьи двухсотую, трехсотую, четырехсотую.
Суд не злится, не кричит, не ругается, не оскорбляет; он спокойно говорит:
— Ты поступил неправильно, плохо, очень плохо.
Иногда суд пробует пристыдить; может быть, устыдившись, нарушитель будет больше следить за собой?
Наш суд судил уже пять раз. Собирается он раз в неделю и рассмотрел двести шестьдесят одно дело. И хотя трудно еще сказать, удалось ли это начинание, кое о чем уже говорить можно.
Первая неделя дала тридцать четыре дела. Все обвиняемые сами подали на себя в суд.
Трижды мы вывешивали лист бумаги.
На первом листе было вверху написано:
«Кто вчера опоздал, прошу записаться на суд».
Записалось тринадцать человек.
На втором листке несколько дней спустя было написано:
«Кто ходил в город без спросу, прошу подать на себя в суд».
Записалось шесть человек.
На третьем листке несколько дней спустя было написано:
«Кто вчера шумел в спальне, прошу подать на себя в суд».
Записалось пятнадцать человек.
Таким образом набрались те тридцать четыре дела, которые суд рассматривал на первом заседании.
Суд всех простил.
Во вступлении к кодексу товарищеского суда написано:
«Если кто-нибудь сделает что-нибудь плохое, лучше всего его простить».
И суд прощал.
Только девятнадцать раз суд сказал:
— Виновен.
Только десять раз суд сказал:
— Статья сотая.
Только шесть раз:
— Статья двухсотая.
Только два раза:
— Статья трехсотая.
Только раз:
— Статья четырехсотая.
Мы знаем: среди нас есть и такие ребята, которым не нравится, что суд слишком многое прощает.
В нашем кодексе есть статья первая.
Статья первая гласит:
«Жалоба взята обратно».
Это значит, что тот, кто подал в суд, простил.
Из всех статей больше всего в ходу эта первая статья.
В ста двадцати делах подавали не сами на себя, а один на другого.
И здесь в шестидесяти двух случаях тот, кто подавал в суд, потом простил сам.
Есть такие ребята, которые говорят:
«Разве это наказание, статья сотая или двухсотая?»
Для одних это наказание, для других нет.
Когда суд порицает, сердится, для них это тоже не наказание:
«Ну и что? Отругали меня, сердятся, а мне хоть бы хны!»
Да, есть такие, которые так говорят.
Бывает, кого-нибудь выгнали из класса, оставили без обеда или даже побили, а он все свое:
— Ну и что? Постоял в коридоре — просидел час в карцере — а вовсе мне не было больно.
Кто говорит, что статья сотая не наказание, пусть ответит, только искренне: хочет он быть под судом и получить статью сотую или двухсотую или не хочет?
Если статья сотая не такая уж большая неприятность, так ведь мы как раз этого и хотим, чтобы все хорошо себя вели, не желая даже небольшого наказания, небольшой неприятности.
Мы хотим даже, чтобы все хорошо себя вели просто так, а не из страха перед судом или перед тем, что на них рассердятся. В будущем, может быть, так и будет.
Статья сотая — это наказание, каждый это понимает. А кто говорит по — другому, тот не вник как следует или не хочет сказать правду.
Чем больше будет работать суд и чем больше мы станем отвыкать от злобных чувств, взбучек и наказаний, тем большее будет иметь значение не только сотая статья, но и те статьи, которые прощают.
Есть такие ребята, которые говорят:
«Из — за каждой глупости сейчас же в суд подавать».
И это не совсем так. Мы не всегда знаем, подал он на себя или на другого в шутку или всерьез.
Есть статья вторая, в которой говорится:
«Суд считает, что не стоит терять времени на рассмотрение такого дела».
На двести шестьдесят одно дело суд только четыре раза отказался от разбирательства. Только четыре раза! И даже тут мы не можем утверждать: да, это была шутка, глупая шутка.
Подчас от пустяка бывает очень больно. Люди разные. Один плачет о том, над чем другой смеется.
Судебное дело из — за прозвища — глупость или не глупость? Как будто и глупость, а сколько из — за таких глупостей пролито слез!
Мы имели сорок четыре дела о прозвищах. И были такие ребята, которые очень страдали из — за прозвищ — ведь трудно сказать, когда это невинная шутка, а когда приставание или даже еще хуже — преследование.
Разве это пустяк, когда кого-нибудь окатят в шутку водой или отнимут что— нибудь, и дразнят, и не хотят отдавать? В хорошем настроении я и сам посмеюсь, а если у меня горе, то шутка меня злит, причиняет боль— ведь имею я право сегодня не желать шутить или хотя бы не со всеми?
Только месяц, как у нас работает суд. Не все еще разобрались. Но мы уверены, что «так себе», пустяковых дел будет все меньше, что суд завоюет уважение.
Есть такие ребята, которые говорят:
— Будет там меня какой — то малыш судить!
Во — первых, судей пять и среди них всегда найдется кто-нибудь постарше. Во— вторых, не каждый маленький — глупый. В — третьих, чтобы судить, нужна честность, а честным может быть и маленький.
Старшему, может быть, и неприятно, что его судит маленький. Но ведь суд существует не для удовольствия.
Раздаются голоса: «Судить неприятно».
Верим: да, неприятно. Поэтому судей и выбирают жеребьевкой. Такой способ лучше голосования.
Если кто-нибудь часто и подолгу судит, он может легко испортиться и привыкнуть смотреть на чужие поступки так, словно сам без греха. Но и судья может многому научиться: он видит, как трудно быть справедливым и какое это важное дело — справедливость.
Только пять недель у нас суд. Немного еще можно сказать о суде, но, как нам кажется, суд уже многим ребятам принес пользу.
Если кому-нибудь скажешь: «Перестань, а то подам на тебя в суд» — и он перестает, значит, хотя суд о том даже и не знает, суд принес пользу, защитил.
Мы знаем, часто ребята смеются: «Я подам на тебя в суд». Кто так глуп, что не отличит шутки от правды?! А бывает, кто-нибудь , наоборот, со смехом говорит: «Подай на меня в суд».
Иногда это шутка, а иногда сказано со зла на суд, который серьезно, спокойно и честно вникнет в каждое слово, никогда и никому не откажет в помощи и, когда к нему обратятся, всегда находит время не спеша расспросить и выслушать обе стороны и не отделывается шуткой даже от самого, казалось бы, пустячного дела, за которым всегда скрывается чья — то печаль или гнев.
Да, суд неприятен тем, кого ребята зовут подлизами, тем, про которых говорят «в тихом омуте» (черти водятся), а также ловкачам, которые делают много дурного, да только осторожно. Подлиза знает, что его любят, и может многое себе позволить, кроме разве уже самого ужасного. Тихоня досадит подчас больше того, кто орет и дерется. А ловкач и из некрасивой истории выпутается. Этим выгоднее без суда, вот они и хотят его осмеять и уничтожить. Но суд никогда не обижается, и он и дальше будет продолжать искать изменений и улучшений, служа тем временем детям как знает и как умеет.
Так уже на свете заведено, что у одного за месяц десяток судебных дел, а у другого одно за весь год. С этим ничего не поделаешь, да и делать ничего не нужно. Пусть каждый сам решает, как ему быть с судом.
Существовало большое опасение: справится ли суд, если окажется слишком много дел? Теперь это опасение отпало. Суд может за час, самое большее за два, рассмотреть все дела за целую неделю, хотя бы их было сто и даже больше. Известно ведь — лиха беда начало.
Вот если бы суд мог установить такой порядок, чтобы совсем не надо было сердиться и следить, а только раз в неделю засесть на часок и вымести все это накопившееся за неделю зло, как подметаешь по вечерам или по утрам комнату, — то — то было бы удобно и хорошо!
Рассмотрим теперь несколько дел за прошедшие недели: может быть, они убедят нас, что суд тем и полезен, что он спокоен, не бывает ни в плохом, ни в хорошем настроении, ни любит, ни не любит никого и всегда спокойно выслушивает объяснения.
