Педагогическое наследие - Корчак Януш (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Драка.
— Он меня первый ударил.
— А он дразнился… Взял и не отдает!
— Я только так, ради шутки (помешал, испачкал)…
— Это он меня толкнул, а не я.
И ты наказал или обоих (почему?), или старшего, который должен уступить младшему (почему?), или того, кто по простой случайности ударил больнее, вреднее для здоровья. Ты наказал, драться нельзя. А жаловаться можно?
Ребенок пролил, сломал.
— Я нечаянно.
Он повторяет тебе твои собственные слова: ты ведь велишь прощать, если ему причинят вред нечаянно.
— Я не знал… Я думал, можно.
Он опоздал, потому что… он это умеет делать, но…
Объяснения правильные, а тебе кажутся уверткой.
Это двойная несправедливость: ты и не веришь, хотя он говорит правду, да еще несправедливо наказываешь.
Иногда условное запрещение случайно становится категорическим, а то и вовсе перестает быть запрещением.
В спальне шуметь нельзя, а говорить вполголоса можно. Если тебе весело, ты и сам посмеешься над невинной проделкой, а если устал, прекратишь обычную для спальни болтовню, хотя бы только резко заметив:
«Довольно болтать… Ни гу — гу… Кто скажет хоть слово…»
В канцелярию детям входить не разрешается, но они входят. Как раз сегодня у тебя месячный отчет, тебе нужен покой. Мальчуган не знал, вошел, и ему влетело. Если бы ты его даже не вывел за ухо, если бы только сказал: «Чего прилез? Вон сейчас же!» — твой гнев — незаслуженное наказание.
45. Во время игры в мяч он разбил стекло — ты простил, стекло бьют редко, не знаешь, кто собственно, виноват, не любишь наказывать.
Но когда разбито уже четвертое стекло, когда разбил его хронический озорник, за которым вдобавок значится в школе плохая отметка, ты наказываешь — криком, угрозой, злостью.
— Я нечаянно, — отвечает он смело, а по — твоему, дерзко.
…Четвертое окно… озорник… плохой ученик… лентяй… еще дерзит… Воспитатель, уверяю тебя, ты дашь ему по рукам. А ведь ребенку не понять, да и не надо ему мириться с тем, что ты его наказал для примера, потому что, как менее впечатлительный, он удобный объект для эффектного наказания; и что ты подверг его наказанию не за один этот поступок, а за всю его деятельность в совокупности.
Он знает только, что детям А, Б, В ты простил, а его вот несправедливо наказал…
Допустим, ты поступил по — другому: отобрал у ребят мяч.
— Играть в мяч нельзя.
И это несправедливо: наказание коснулось десятка невинных ребят.
Еще мягче: ты предупреждаешь, что, если они еще раз разобьют стекло, ты отберешь мяч, то есть применяешь несправедливо наказание — угрозу — ко всем ребятам, хотя виноваты будут только четверо.
И из этих четверых не все виноваты, потому что один разбил стекло, на котором уже была трещина, другой разбил не целиком, а только с уголка, а третий, оно правда, и разбил, но ведь его подтолкнули, и виноват, собственно, только этот четвертый, который всегда сделает что-нибудь такое, из — за чего воспитатель злится.
46. Ты простил безоговорочно. Ты полагаешь, ты поступил правильно? Ошибаешься.
«Да, попробуй — ка я это сделать», — думает один.
«Ему все можно, — думает другой, — воспитатель его любит».
Опять несправедливость.
Есть дети, для которых насупленные брови, резкое замечание или мягкое: «Ты меня огорчил» — достаточное наказание. Но если ты желаешь такого ребенка простить, другие должны понять, почему ты это делаешь, и он сам должен понять, что ему можно не больше, чем остальным. Иначе ты его избалуешь, распустишь и отдашь на растерзание затронутой в своих правах толпе. Ты совершишь ошибку, и он и остальные дети тебя накажут.
Забудь на минутку о четырех выбитых стеклах, а собственно говоря, о двух, раз на одном уже была трещина, а у второго отбит только уголок. Забудь и погляди, сколько ребят, сбившись в кучки, обсуждают несчастный случай. И в каждой кто-нибудь агитирует за тебя или против.
«Правые» утверждают, что стекло дорогое и что у воспитателя будут неприятности в правлении — слишком, мол, добрый, дети не слушаются. У него всегда непорядок: следовало наказать строже.
«Левые» (сторонники игры в мяч):
— Ни во что играть нельзя, все запрещают. Сделай что-нибудь , сразу в крик, и пошло: угрозы, скандалы. Нельзя же целый день сидеть, точно кукла какая.
И только «центр» принимает все с доверием и смирением.
Не улыбайся снисходительно — это не шутка, не мелочи; это и есть жизнь в казармах.
Значит, раз и навсегда, принципиально и во всех случаях отказаться от наказаний, предоставив детям полную свободу? А если своеволие ребенка — единицы ограничивает права массы? Своевольный и сам не учится, и другим не дает, и свою постель не постелет, и чужую разворошит, и свое пальто запропастит, да еще чужое возьмет — что тогда?
47. «Некрасиво жаловаться, я не разрешаю жаловаться».
А что делать ребенку, если его обокрали, оскорбили отца или мать, наговорили на него товарищам, если ему угрожают, подбивают на плохое?
Некрасиво жаловаться. Кто установил это правило? Дети ли переняли его от плохих воспитателей, или воспитатели от плохих детей? Потому что оно удобно только для плохих и самых плохих.
Тихих и беспомощных будут обижать, эксплуатировать, обирать, а позвать на помощь, потребовать справедливости — нельзя! Обидчики торжествуют, обиженные страдают.
Недобросовестному, неумелому воспитателю удобно не знать, что вытворяют ребята, он машет рукой на их споры, не умея их умно рассудить.
«Лучше всего пускай сами мирятся». И тут, когда дело коснулось его собственного удобства, его вера в них заходит так далеко, что он полагается на их разум, опыт, справедливость и предоставляет в столь важной области свободу действий.
Свободу? Ну нет: драться нельзя, ссориться нельзя, ты даже не разрешишь ему выйти из игры, не дашь устраниться. Ребенок поссорился и не хочет — всего — навсего — рядом спать, сидеть за столом, ходить в одной паре. Такое справедливое, естественное желание — и нельзя.
Дети легко ссорятся? Неправда, они дружны и снисходительны. Попробуй засади человек сорок служащих в одну комнату на неудобные скамьи и держи по пяти часов кряду за ответственной работой под неусыпным надзором начальника — да они глаза друг другу выцарапают!
Вслушайся в детские жалобы и изучай их, и ты найдешь способ во многом им помочь. Сосед задел локтем тетрадку, и поперек страницы поехала некрасивая черта, или перо воткнулось в бумагу, разбрызгивая чернила. Самая частая жалоба в классе.
48. Особый характер носят жалобы на переменах.
— Он не дает играть, он мешает…
Перемена приводит некоторых ребят в дикое, полубессознательное состояние. Носятся, скачут, толкаются, бессмысленные крики, бестолковые движения, безответственные поступки. Вот он бежит куда глаза глядят, наталкиваясь на идущих, размахивая руками, издавая возгласы, наконец, ударяет первого встречного ученика. Обрати внимание, как часто тот, кого толкнули или ударили, сердито обернется и молча посторонится.
А есть дети, которые пристанут ни за что ни про что и не отстанут. «Уйди, оставь» для них сигнал как раз не уходить. Ребята не любят таких, презирают за отсутствие самолюбия и такта и жалуются:
«Мы играем, а он… Господин воспитатель, он всегда… Стоит нам начать играть, как он…»
Жалобщик в гневе («вскипятился»), в голосе отчаяние. Перемена короткая, жалко каждой драгоценной минуты, а тут отравляют, крадут у тебя последние минуты свободы…
Помни, ребенок обращается к тебе только в крайнем случае, выведенный из терпения, беспомощный, не желающий драться. Он зря теряет время и рискует получить небрежный или резкий ответ. У тебя должна быть наготове привычная фраза, это сэкономит тебе работу мысли.
— Мешает? Позови — ка его сюда, — говорю я.
Часто все на этом и кончается. Надо было отогнать нахала, тот, видя, что товарищ пошел жаловаться, спрятался, — значит, цель достигнута.
