Криминальные Аборты - Ломачинский Андрей Анатольевич (бесплатные версии книг TXT) 📗
Не отличаясь слишком философским взглядом ума, Нелька вполне владела умом интуитивным, простым, бытийным. Сама жизнь подтверждала их семейное проклятие — алкаши, это не мужики. Проблема была в том, что в их лимитной общаге и на их лимитной работе, неалкашей было мало. А те что были, на плотную, рослую и, в общем, некрасивую Нельку не глядели. А для нормальных городских мужиков, пусть даже разведенных, с алиментами и в возрасте, но коренных ленинградцев, она была из касты неприкасаемых, девочка на лимитной прописке. Остались, пошлые сопляки, случайные любители экзотики в виде секса со «здоровой коровой с воо-от такой жопой и дойками», или алкаши. Лимитные алкаши были более «своими», нежели городские. Ну а Петр был из них, лучший из худших. Это она ему и объяснила.
Петр дослушал до конца. Глаза его стали очень серьезными. В свои сорок он выглядел куда старше, а в этот момент казалось, что на него внезапно свалилось еще лет десять. Он медленно встал и сказал:
— Я прошу тебя, не делай аборт. Дай мне шанс. Аборт можно делать до трех месяцев, сама мне говорила. Я бросаю пить сейчас. Я больше не пью совсем. Я готов подать с тобой заявление в ЗАГС. И если ты хоть раз увидишь меня пьяным, тогда ты права и между нами все кончено. Тогда я алкаш, и портить тебе жизнь не буду. И не буду я травиться антабусом и «торпедой». Я так брошу. Я завтра приду. Я каждый день буду приходить. Трезвый…
Петр отставил стакан с водкой и вышел. Нелька его передразнила смешной гримасой, подождала пока тот спустится по лестнице, и пошла ж умывальник за водой для цветов. Там на подоконнике сидели ее девчонки. Все вместе вернулись в комнату, где выслушали короткое Нелькино объяснение в три слова, но вмещающее весь разговор: «Обещал не пить!». Потрепались, сошлись на том, что это брехня. Наконец пьяное возбуждение сменилось апатией и потянуло на сон. Все поняли, что вечер окончен. Хозяйки разделись и улеглись по кроватям, а Колобок на прощанье по бабьи обняла Нельку, прижимаясь к ее грудям и говоря глубокомысленное «вот видишь, как оно, хотя конечно, если нет, то тогда…» и тоже пошла спать. Вставать и закрывать за ней дверь было уже лень.
Около десяти утра в их незапертую комнату вошел Петр. Явно с похмелья, но непохоже, чтобы он чего добавил вчера. Из кармана достал отвертку и шурупы, стараясь не шуметь поставил на место шпингалет. После излияний и нервотрепки девки спали, или делали вид, что спали. Петр убрал со стола, подмел, помыл посуду, а затем залез в холодильник, чего-то там набрал и ушел на кухню готовить завтрак. Минут через сорок он внес благоухающую сковородку жаренной картошки со шкварками, кастрюльку отварных сосисок и кофе. Точнее чайник с кипятком, кофе был растворимый. Нести в одной руке сковородку и чайник, а в другой парящую кастрюлю, было крайне неудобно, и «спящая» Нелька пулей подскочила и помогла ему все поставить на стол. Потом пнула Натшку и они, как были в ночнушках побежали через весь коридор в умывальник. Петр зная их вкусы, сделал каждой кофе, нарезал огурцов и хлеба, намазал несколько ломтей маслом. Такой примитивный стол считался вполне приличным для лимитчиков и бывал далеко не каждый день. Не из-за бедности, получали ребята достаточно, а из-за лени и пренебрежения к собственным нуждам.
Вернулись бабы. Нелька хитро осмотрела стол и достала оставшуюся со вчерашнего початую бутылку водки.
— Голова болит, щас похмелимся разом на три стакана!
И она быстро разлила остатки на троих. По лицу Петра пробежала весьма заметная тень внутренней борьбы — его желваки заиграли, глаза забегали, горло дернулось, как будто он несколько раз подряд путался что-то сглотнуть.
— Ну?
— Не буду я. Обещал. Ты мне нужней, чем водка. Ты и наш ребенок!
Нелька хмыкнула и чокнулась с Наташкой. С утра, как обычно пили за «лося». Чтоб спалося, еблося и любилося. Петр молча наблюдал. Нелька сунула стакан ему в руку. Петр понюхал водку и отделался стандартной шуткой, про то как такую гадость коммунисты пьют, а затем разлил свой стакан девчонкам. Нелька, похоже, удивилась по настоящему и больше экспериментов на стойкость не проводила. Выпили за погоду, хотя окно уже чертилось длинными косыми каплями ледяного ленинградского дождя. Особых планов на день не было, но девок развезло «на старые дрожжи», и они страсть как хотели куда-то выйти. Порешили сходить в кино, а когда вернулись, то уставились в телевизор до самого вечера.
Воскресенье выдалось солнечным, Наталка засобиралась на чей-то День Рождения, где якобы много потенциальных кавалеров, а Нелька с Петром, как семнадцатилетние, просто вышли на улицу, и поплелись по Ленинграду, как они говорили, «в далекий поход» — от моста Гренадеров по набережной через Стрелку и дальше до Исакия и Кировского, а потом назад длинным кругом через Невский, Литейный… Просто гулять. Приятно и бесцельно, до вечера, до страшной усталости в ногах.
Петр приходил каждый вечер. Чтобы не искушать его, пьянки в Нелькиной комнате полностью прекратились — временами, конечно, девки бегали на стопарь к Колобку или кому к соседям, но в комнате ничего не держали. Через несколько дней Нелька снова пустила Петра к себе, резина ей была уже не нужна, и они оба блаженно наслаждались «настоящими голыми писями». В конце концов Петр стал ездить к себе в общагу реже и реже, в основном по необходимости дежурств по этажу, комендантского собрания, субботников или иной досады. Наташка удачно нашла какого-то мужика на стороне, и тоже стала исчезать на долго со своей временно-приписанной жилплощади, так что у Петра и Нели началась практически семейная идиллия — по обоюдному признанию, самый счастливый период за всю их сознательную жизнь. Бабки на вахте к вежливому Петьке давно уже привыкли, а уж как он стал трезвенником, то вообще души в нем не чаяли и относились к нему куда лучше, чем к законным жильцам.
К концу третьего месяца перед Нелькой встала дилемма — пойти и незаметно сделать аборт, ничего не говоря Петру, или соврав о выкидыше, якобы случившемся на работе. Ее влекло на этот шаг по двум простым причинам — она видела сколько труда стоит для Петра пройти мимо каждого винно-водочного магазина или пивной точки, она не верила, что такое может продолжаться долго. Вот если устроить «испытание» и на год! А тогда, чем черт не шутит, может он и вправду завязал? Ну а вторая причина была еще проще — после трех месяцев аборт в СССР было сделать нельзя. Легально нельзя. А вот перспектива родить и остаться без мужа, если тот снова запьет, ее пугала больше всего. Однако она недооценила его. Петр почувствовал ее сомнения, и уверил, что через несколько месяцев пять она будет женой по паспорту, а потом ей туда впишут ребенка.
И Нелька никуда не пошла. Петр гнал ее к врачу, чтобы провериться и встать на учет, но что-то в Нелькином подсознании запретило ей это делать. Может быть негативные ассоциации, связанные с этим заведением, а может боязнь легально «засветить» свою беременность — после этого уже и криминального аборта не сделаешь, так как Советское Государство рабочих и крестьян начинало учитывать своих подданных еще до их рождения. Нелька соврала Петру, что она была в консультации, что доктор ее посмотрел, все мол нормально, и сказал приходить если будет токсикоз, а если нет, то тогда аж прямиком на роды. Петр не разбирался в тонкостях диспансерного наблюдения, и его ответ вполне устроил. Токсикоза у Нельки практически не было. Ну воротила нос от духов, три-четыре раза блеванула, а так, если и подташнивало, то слегка и без особой головной боли. Прекрасная легко протекающая беременность. На фрукты и хорошее питание денег не жалели. К концу пятого месяца Нелька бросила курить и стала пить витамины «Гендевит», лучшее, что имелось для будущих мам в советских аптеках.
А на двадцать второй неделе у Нели впервые забился ребенок. Вначале изредка, а потом чаще и чаще. Она говорила об этом Петру, и наконец положила его руку к себе на живот. Неописуемая картина! Петр ощутив биение малюсенького человечка с испугом дернулся, а потом застыл и долго долго ждал очередного шевеления. Он испытывал гордость и какую-то детскую радость, когда его чадо не просто напоминало о себе из кругленького Нелькиного животика легким трепетанием, а по-настоящему заявляло хулиганским стуком в его ладонь через мягкие стены своей уютной квартирки. Петр прижимал свое ухо к Нелькиному животу, ощущал биение щекой, попутно покрывая ее пузо бесчисленными поцелуями, начиная с пупка, ставшего таким смешным, большущим и выпуклым. Единственной сложностью для Нельки стала работа. Она также исправно давала свою норму, но это ей давалось уже куда тяжелее, запах красок она переносить не могла, а поэтому вламывала, как кобыла, исключительно на штукатурке. Без справки с консультации рассчитывать на облегченную работу не приходилось, ибо официально она беременной не являлась.