Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
Есть все же несколько психологических штрихов, которые могут насторожить читателя, показаться недостаточно правдоподобными в рассказе о любовной связи – в нашем привычном понимании этих слов. 42 года – совсем не от возраст, чтобы обычный мужчина чувствовал себя стариком, мучительно обсуждающим наедине с собой, кто кого осчастливил: он свою юную, плохо стоящую на собственных ногах подружку – или она его, потому что так молода и уже поэтому обворожительна. Позиции сорокалетних на брачном рынке очень сильны, а интерес к таким вот девчонкам, годящимся им в дочери, в целом для них не характерен: смерть еще не засматривает им в глаза, еще нет инстинктивной потребности спрятаться от нее за спину возлюбленной, полной нерастраченных жизненных сил. А вот в гомосексуальной среде – там действительно устанавливаются другие возрастные градации, и угроза «выхода в тираж» нависает очень рано.
Придраться можно и к тому, как в общем-то терпимо относится Леонид Петрович к неверности своей подруги – если и в самом деле представлять себе рядом с ним женщину. Как ни беззащитен он против демона ревности, он не совершает никаких резких телодвижений. Не выгоняет изменницу из дома, не выдвигает ультиматумов, он даже готов общаться со своими молодыми соперниками и считать нормальным, что первым узнает о новых приключениях своей пассии. В этом тоже выразительные приметы однополых союзов, которые складываются, существуют и распадаются по своим особым законам. В одной из дневниковых записей есть место, которое мне по соображениям конспирации пришлось выпустить: «Если посмотреть назад, мы друг друга знаем так давно – по голубым меркам, когда недельное общение считается продолжительным». Не мог я оставить и одну реплику Антона, просившего, чтобы Леонид Петрович оставил его у себя: «Ты мне тоже очень нравишься», – сказал ему этот влюбленный в Олега мальчик, давая тем самым понять, что согласен и на заключение тройственного союза. Гомосексуальная любовь тоже накладывает моральные обязательства, но по своему характеру и категоричности они далеко не идентичны общепринятым.
Поразмыслив, однако, я пришел к выводу, что сегодня такая простота нравов свойственна не одной только «гей-тусовке», как называет ее автор дневника. Сексуальная мораль эволюционирует очень бурно: даже в молодежной среде возрастная разница в 5–7 лет означает нередко принадлежность к разным поколениям, отказывающимся понимать друг друга. Для меня смысл этих эволюционных перемен не столько даже в том, что исчезают всякие нормативные представления о длительности знакомства, предшествующего сближению, о количестве партнеров, с которыми можно поддерживать отношения одновременно. На наших глазах исчезает «двойной стандарт», запрещавший женщинам то, что мужчина считал для себя вполне приемлемым или даже похвальным. А если смотреть еще глубже – исчезает сопряженное с любовью ощущение права собственности на человека.
Хочу сказать и еще об одной особенности дневника, глубоко меня поразившей и тоже позволившей без труда превратить его в описание романа с женщиной. Обычные исповеди такого рода бывают, как правило, достаточно болезненными. Когда все легко и ясно, нет причин задумываться над происходящим. Анализ начинается, когда появляются проблемы. Любит ли она меня, люблю ли я ее, что в ней так сильно притягивает меня, почему мне с ней бывает трудно, можно ли ей доверять – десятки, сотни таких вопросов, кроме одного: почему я, мужчина, полюбил женщину? Это кажется само собой разумеющимся, здесь отсутствуют варианты. Точно так же и вы, если до вас дойдет новость, что ваш приятель влюбился, спросите: «и кто же она?» – и вам даже в голову не придет, что этот вопрос может быть задан в какой-то иной форме. Это – часть реальности, в которой мы существуем, такая же непреложная, как восход солнца на востоке или смена времен года: мужчины любят женщин, а женщины любят мужчин.
И точно такую же, без малейших поправок, естественность восприятия я уловил в записях Леонида Петровича. Его мозг напряженно работает, он думает, сравнивает, хватается за проблеск надежды, отчаивается – он буквально тонет в проблемах, обступающих его со всех сторон. Но почему он, мужчина, испытывает такую всепоглощающую страсть к мужчине – этой проблемы для него не существует. Вы можете думать по-другому, это ваше право, на которое он, кстати, не покушается. Но для него это ровно ничего не значит. Ваш взгляд – недоумевающий, возмущенный, негодующий, исполненный презрения или высокомерного сочувствия, отчужденный и отчуждающий – до него просто не дойдет, он будет на лету отбит броней самодостаточности.
В этом я вижу не только личную особенность автора записок, но и прямое следствие его пребывания в достаточно многочисленной и монолитной среде. Томясь от одиночества в глубоком, экзистенциальном смысле, Леонид Петрович вовсе не одинок по-житейски. У него много друзей, еще больше – людей, которые его понимают и принимают, пусть даже без особых симпатий, но с элементарной долей уважения – как вполне нормального человека. Он контактирует с несколькими парами, живущими семейно. На них ему тяжело смотреть, он, чувствуется, слегка им завидует, еще острее ощущая свою обездоленность рядом с их стабильным, спокойным существованием, но в то же время они помогают ему еще больше укрепиться в своих позициях. Его мечта – не бред и уж подавно не преступление, она реальна, она не становится менее прекрасной оттого, что ему лично не повезло. Даже в самые горькие минуты этот человек не связывает свое несчастье с тем, что он «не такой, как все», не смотрит на себя как на урода или как на ненормального: страдание причиняет ситуация, а не его конституциональная особенность. И нет никаких причин прятаться, притворяться.
Я не нашел даже беглых упоминаний о людях, не принадлежащих к сексуальному меньшинству. О соседях, которые наверняка давно отметили для себя квартиру, где постоянно собирается народ, но одни только мужчины и мальчики. О сослуживцах, способных за несколько лет разгадать любые интимные секреты. Истинное их отношение неизвестно, но совершенно очевидно, что они позволяют не принимать себя в расчет, следовательно, соблюдают хотя бы внешний нейтралитет.
В какой газете напечатано было объявление о знакомстве, в дневнике не уточняется, но давайте оценим по достоинству сам факт, что такая газета есть. Дискотеки и прочие светские мероприятия, где тусуется эта самая тусовка, тоже имеют вполне открытый, легальный вид. Речь, правда, идет о Москве, в провинции, особенно в маленьких городах, едва ли общество так же терпимо к «голубым», но что за беда? Москва большая, в ней, так или иначе, находится место всем, а братская солидарность не позволит никому остаться без куска хлеба и без крыши над головой.
Людям в возрасте Леонида Петровича наверняка есть что вспомнить, оглядываясь назад. А младшие – Олег, Антон, вероломный Эдик – они, похоже, и в голове не держат, что всего лишь пять лет назад гомосексуализм перестал рассматриваться как уголовное, жестоко караемое преступление. Ту внутреннюю самозащиту, которую старшие – и то, вероятно, только самые сильные и стойкие среди них – выработали в изнурительной борьбе, ценой величайших усилий и потерь, молодые усваивают прямо из окружающей их атмосферы, играючи, без малейшего напряжения. Это их время: пол, к которому они принадлежат, – а в истории мы находим немало попыток объявить гомосексуалов особым полом, отделив их и от мужчин, и от женщин, – пол этот уверенно завоевывает место под солнцем.
Преступление или болезнь?
Задолго до того, как я сумел хоть мало-мальски разобраться в сути этого явления, я уже твердо знал, что с ним связан несмываемый позор. Если человека хотели морально уничтожить, его называли гомиком или педерастом. Ругаясь «по-черному», необязательно рисовать в голове натуралистические подробности, подразумеваемые матерной лексикой. Так же и здесь – далеко не всегда за бранью стояли конкретные обвинения в грехе мужеложства. Больше того: я даже не уверен, что в Горьком, где я рос, было широко известно, кто такие эти люди и в чем заключается их непохожесть на других. Просто если вы испытывали к кому-то крайнюю степень отвращения, не было вернее способа это выразить.
