Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Айзенштарк Эмиль Абрамович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗

— Ничего подобного! — кричу я. — Никогда я этим не занимался!

— Занимался, занимался, — усмехается Ройтер, любезно загоняя в угол, — и документы остались. Ты ведь не только этим занимался, но еще и описывал свои занятия в соответствующих журнальчиках, потомству, так сказать, на память. Так мы узнали, — продолжает Ройтер, — о записи медицинской документации на магнитную пленку, о массовых само обследованиях анкетами, о диспансеризации больных гастритом на фоне кислородной терапии.

— Но ведь это никакого отношения не имеет к организации здравоохранения. Спроси хоть Юрия Сергеевича, он тебе скажет.

— Да вы вместе с Юрием Сергеевичем, который мне что-то скажет, и сделали этот «Открытый прием», и показатели твои нелюбимые выросли в двести раз. Еще вы дали идею и метод самоконтроля, и само диспансеризацию, и красочный «Календарь Вашего здоровья», и памятки, и кинофильмы, и не смешите меня!

Дальше Ройтер кормит уже с ложечки:

— Вот эта женщина-красавица, что у тебя в прихожей, в коридорчике?

— Какая женщина?

—Ну, на стене у входа нарисована, которую пьяный электрик в губы целовал.

— Зачем она тебе?

— Я спрашиваю — как она называется?

— Ну, фреска.

— Так вот, запомни: эта фреска — тоже организация здравоохранения.

Все эти аргументы Ройтера я знаю давно, запомнил, могу записать. Мне интересно их запомнить. А он мои возражения не помнит, каждый раз слушает заново, как не знает. У этих людей манера такая: чужое не слушать, отбрасывать, словно нету его. Иной раз и поймет на миг, уловит, но тут же забудет — искренне, и снова он свеж и невинен.

Тысячу раз я говорил ему, что фреску можно сделать не только на больничной стене, но и на вокзале, в публичном доме или в монастыре. Монастырские стены так даже пестрят этими фресками, густо засеяны, однако никто не утверждает, что это организация монастыроведения. И другие наши модели к этой лженауке отношения не имеют.

Организация здравоохранения — не фреска и не открытый прием. Это специальная дисциплина, которая основана на статистике, а врачевание статистике не подлежит. Десять больше одного, но не лучше и не хуже одного… Все зависит от конкретных и тонких обстоятельств, которые и определяют самую суть дела. Но чтобы понять конкретное и тонкое, нужно самому быть тонким специалистом-врачевателем. А считать до десяти хоть и удобно, зато и бессмысленно, это каждый дурак умеет, любой чиновник.

— Позволь, позволь, — возражает Ройтер, — а как же нам планировать тогда? Например, число коек планируется в зависимости от населения региона, заболеваемости, вообще от статистики. Иначе как?

— Койки, уважаемый Ройтер, тоже нельзя планировать от статистики, а нужно их планировать, имея в виду личность профессионала. Появился, скажем, Илизаров в безвестном Кургане, и стал этот Курган ортопедической столицей мира.

Сколько же коек требуется для мировой столицы? Не просчитайтесь: сколько больных приедет.

— И что из того?

— А из того следует, что коли хочешь ты, уважаемый Ройтер, планировать, то хирургическую службу имей там, где сильный хирург.

— Почему?

— Нужна точка отсчета, понимаешь? Сидоренко — точка отсчета. Илизаров — точка отсчета. Это сверху. А снизу — сам пациент, человек страждущий, от него отсчет, само обследование, самоконтроль, само диспансеризация. И синтез обоих направлений: открытый прием! У вас своя компания, у нас — своя.

Впрочем, организация здравоохранения — это не только направление работ, но и стереотип мысли.

Наших гинекологов при защите категорий экзаменовали дотошно и строго. Спрашивали номера и даты рождения всех приказов и распоряжений по Союзу, по Республике, по области, по городу. На вопрос — зачем это — председатель комиссии ответил: «А нам не нужны узкие специалисты-гинекологи, скажем, или хирурги, а нужны ИНТЕЛЛИГЕНТЫ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ…»

И усилия не пропали даром. Интеллигентов таких уже немало. Это только воды по колено, а интеллигентов знаешь сколько? И вот приезжают такие с характерным широким профилем в онкологический институт с целью проверить изобретательство и рационализацию. А тут у одного Сидоренко около сотни авторских свидетельств. Еще уйма их по институту. Еще картотеки, фототеки, патентоведение. Заявки тучами… Наглядность… Отчетность… У них восторг и слезинки живые, горячие по щеке. Они говорят:

— Вы бы могли получать премии. Почему не подаете?

— Да нам это не надо.

— А напрасно.

— А не надо.

— А напрасно…

А в заключение:

— У вас, конечно, все чудесно, восторг и даже вот слезы, но прогремите вы в приказе Министра и строгий вам выговор, если и не под суд вас…

— А?!

— Да, у вас все прекрасно с 1982 года, но до этого директор ваш был участником в сорока рационализациях. А директор не имеет права (выговор!), а ему еще выплатили деньги (под суд!)…

— Но я же тогда НЕ БЫЛ директором. Я директор с 1982 года. За что же меня наказывать?

— Так мало ли что. Сейчас именно вы директор, с вас и спрос.

— Так спрос за сейчас, я же директор СЕЙЧАС, а тогда я не был директором.

— А мы так работать не можем. Мы приезжаем раз в семь лет. Вот мы приехали, а директор, к примеру, только месяц в должности. Так что, все прошлое уже не существует? И спросить не с кого? В момент нашего приезда вы директор, с вас и спрос.

— Тогда разделите акт во времени: напишите, что раньше было плохо, а с моим приходом стало хорошо.

— А не получится, потому что в нашу стандартную форму-бланк такое не влезает. У нас четкие графы, вопросы по вертикали, по горизонтали, и там нет такой графы, что кто-то ушел, кто-то пришел, кто-то за что-то не отвечает. Ерунда какая-то.

— Ну, так не пользуйтесь этой формой. Напишите свободно или сделайте другую форму.

— А мы форму не делаем, нам ее сверху дают, уже готовую, менять ее нельзя.

— Но вы же ЛЮДИ, не автоматы. Вы же мне в глаза смотрите. Вы-то знаете, что я не виноват. Вы мне столько прекрасного сказали, восторги мне и цветы. А убивать меня за что? И еще: вы же в наш цветущий изобретательский сад бросаете камни, ворота нам — дегтем. Это же вред, у людей — разочарование, апатия, цинизм, распад. И вы знаете, что приносите вред ДЕЛУ, убиваете того, от которого в восторге. Ну посмотрите мне в глаза.

— А что делать?

—Так не пишите об этом вообще, если выхода в этих графах нет.

— Значит, мы должны утаить вскрытые недостатки? Но этого нам СОВЕСТЬ не позволяет.

И уехали на берег в один стилизованный ресторанчик, а там уже все подготовлено и лодочки прогулочные у причала… Интеллигенты подкрепились, проехали по реке. Они сделались мягче, и улицы нашего города стали немного шире…

В общем, с Ройтером можно спорить всю ночь или всю жизнь. Это лишь отдельные сполохи, фрагменты. Каждый остается при своем. Он продолжает свое дело, я — свое. Кстати, что у меня там?

Я опять ищу человека, чтобы место занять. И снова хорошие люди, которых к себе хочу взять, не идут: укоренились на своих рабочих местах, а голь перекатная, шантрапа непостоянная — те сами норовят, да не нужны они мне! Осторожно ищу, чтобы саранча не налетела, тихо поиск веду через своих, доверительно: человек — точка отсчета… Так выхожу на Аллу Григорьевну Минкину. Гинеколог. Пенсионерка. Но хочет трудиться. Работала в онкологии, нашу специфику знает, человек очень порядочный — это все говорят. Лицо открытое, улыбка добрая, голос мягкий, разумная речь. Мы ее берем. Она вписывается бесподобно. Оперировать ей тяжело по возрасту, по здоровью. Однако она берет палаты с тяжелыми больными, которых лечит консервативно. Ее природная ласка, улыбка здесь особенно к месту. И все ее любят. Она — как Христос в облике женском, добро излучает. И оказывается, не только больным, но и нам самим в этой мясорубке ее улыбка нужна. Особенно, когда тревоги ползут, по коронарам пошаривают. Бывает же так, события, люди, клыки и дыхания густеют, прессуются… Береги шею, глаза! Тут и сам согнешься, скрутишься — не то овцой ошалелой, не то волком ощеренным. А улыбнется она — и опять в человеки возвращаешься. И в работе она всегда делит с тобой беду, не в стороне стоит.