Очерки истории чумы (фрагменты) - Супотницкий Михаил Васильевич (список книг .TXT) 📗
По сведениям, полученным от китайцев, они с обсервации пропускались русскими санитарами за плату полтора рубля с человека.
После выставления часовых, количество побегов резко уменьшилось. На ночь вагоны запирались на замок. Переходить из вагона в вагон воспрещалось. В вагоне ставились параши, но китайцы предпочитали отворять дверь вагона и мочиться в щелку на улицу, отчего на вагонах нависли сосульки, чуть ли не в 0,5 аршина толщиной. Их приходилось потом срубать. За большой нуждой они стучали в дверь, часовой, слыша этот стук, свистел так называемому «выводу» (их было тоже несколько); свистеть и стучать иногда приходилось долго, и случалось, что когда выводной отворял дверь вагона и звал «стучащего», то надобности в нем уже не оказывалось. Ретирады были устроены тут же, в 10 шагах от вагонов; на земле были поставлены деревянные стойки и обиты железом, с двумя ходами внутрь, где стоял рундук на 4 персоны.
По утрам китайцы стучали в дверь, все вместе и гуськом толпились у двух входов, строго соблюдая очередь. Когда на обсервации находилось до 2 тыс. человек, ретирадов утром не хватало, ждать очередь приходилось слишком долго и тогда они вагонными группами бежали шагов на 50 от вагонов и рассаживались на снежной равнине. В это время другая группа из соседнего вагона, окончившая наскоро отправление нужды, термометрировалась.
Обсервационным пунктом заведовали до 10 декабря С.И. Петин, до 1 января С.Н. Предтеченский, с 1 по 18 января В.М. Михель, затем Г.И. Малов.
Изоляционный пункт. Изоляции подвергали всех температурящих больных, у которых диагноз чумы еще не был подтвержден бактерио-скопически, а также тех лиц, которые находились с больным чумой в тесном контакте (например, жили с ним в одной комнате).
С переводом чумного пункта в Московские казармы, под «изоляцию» отвели вторую половину чумного барака № 9. Она состояла из 3 комнат: одна с нарами на 75 человек, предназначавшаяся для слабой (широкой, массовой) изоляции; вторая, тоже с нарами на 20 человек, для более строгой изоляции; третья, маленькая комната на 2 кровати, предназначалась для самой строгой изоляции. Ход в эту комнату вел через дежурную комнату санитаров, в которой должны были производиться переодевание и дезинфекция медицинского персонала.
Но все это только «предназначалось», на самом деле все категории изоляции в начале эпидемии очутились в положении, как раз обратном, и вот как это случилось.
В начале декабря «в самую строгую» изоляцию первым был помещен неизвестный китаец, доставленный в бессознательном состоянии, который, прожив здесь около 20 часов, умер. Вскрытие показало, что
он оказался отравленным. Второй случай: со станции Шуанченпу был доставлен больной в бессознательном состоянии. На третий день он пришел в сознание и объяснил, что принял какое-то лекарство.
Когда он уже поправлялся, в одну комнату с ним, «в самую строгую изоляцию», был помещен уже поправляющийся тифозный больной. Кроме того, стены этих палат содержали такие щели, что из одной комнаты прекрасно можно было видеть содержимое другой.
В изоляцию отправляли больных первое время помимо врачей, лица, не принадлежащие к медицинскому персоналу, например, сотрудники полиции. Вследствие иного понимания жандармами значения слов: «подозрительный» и «изоляция» (да еще при существовании их категорий), получилось то, что в изоляционных комнатах находились одновременно и явно чумные, которые умирали иногда спустя 3–4 часа, и оспенные, и больные водянкой, и даже лица с проломленными головами и в алкогольном делирии.
В конце декабря в эту палату, за недостатком помещений, было свезено 40 человек заведомо чумных, преимущественно с завода Врублевского, которые умерли в течение 3 дней. Остался живым каким-то чудом один китаец. Вот почему так скоро изоляционная палата превратилась в филиальное отделение чумного барака, которую низший медицинский персонал окрестил своим именем «морильня».
В разгар эпидемии, когда не было места в чумном бараке и чумных помещали и изоляционную палату, она представляла жуткое зрелище: нары, пол и панели стен были красны от плевков и сукровицы умирающих людей. В январе палата № 1 была дезинфицирована и стала изображать из себя фактически строгую изоляцию: больные помещались сюда со строгой группировкой и уже не только по данным участкового персонала, но и по наблюдениям персонала изоляционного пункта.
По прибытии больного у него же бралась мокрота и бактериоско-пически исследовалась на чуму. В положительном случае больной немедленно переводился в чумный барак, и, наоборот, при отсутствии показаний на чуму и понижения температуры, его переводили из палаты № 1 в палату № 2, где помещались «менее подозрительные», т.е. бывшие в тесном общении с больными чумой и сидящие здесь, как бы на строгой обсервации.
В палате № 1 помещались и подозрительные по чуме, доставленные из вагонов обсервации, а также туда переводились из барака № 2 лица, дававшие основания подозревать у них чуму.
Кроме половины барака № 9 в целях изоляции с декабря использовался барак № 37, который имел 8 отдельных „палат» с нарами, каждая человек на 50. Пол барака земляной, а внешний вид говорил о том, что здесь когда-то были конюшни. Сюда помещались китайцы, подлежащие изоляции большими партиями. В одну и ту же палату китайцы из разных мест не помещались, поэтому были случаи, когда в одной из палат находилось семейство в 2 человека, а в соседней палате в то же время находилось 30–40 человек, взятых из одной фанзы деревни Модягоу.
В изоляции здоровые выдерживались 5 суток. Ежедневно утром и вечером все изолируемые термометрировались. При повышенной температуре для исследования на чуму брали мокроту. Это делали следующим образом. Фельдшер давал в руки температурящего лист белой бумаги и просил его кашлять и плевать на него; а затем брал мокроту тампоном Блюменталевской пробирки. Как только у кого-либо из изолированных повышалась температура, появлялась характерная ржавая мокрота, дававшая при бактериоскопическом исследовании на чуму положительный результат, его немедленно переводили в чумный барак. Лиц, бывших вместе с ним, переводили в одну из свободных палат этого барака. Иногда такая палата ограничивалась одним заболевавшим из 20–30 изолированных, а бывали случаи, что с промежутками в день-два заболевали по 3–4 человека. Все ритуалы с изоляционными больными на чумном пункте были те же, что и с явно чумными, так как вообще изоляция считалась здесь преддверием чумного барака.
Первое время в изоляционном бараке был особый персонал, но впоследствии, когда в разгар эпидемии среди изолируемых большинство оказывалось чумными, персонал изоляционного барака слился с чумным в одну корпорацию, состав которой был следующий: один врач, четыре фельдшера, одна сестра милосердия, 14 русских санитаров и 49 санитаров китайцев.
При этой новой организации было учреждено 3-часовое суточное дежурство старших санитаров. Одновременно дежурили по 3 часа в чумной больнице: один русский санитар, четыре санитара-китайца; в изоляции: один русский санитар и два санитара-китайца. Эти дежурные выполняли чисто черную работу, клинические наблюдения делались, как лично его заведующим, врачом П.Б. Хавкиным, так и через фельдшеров и сестер (рис. 57).
Защитой персонала были: халаты с капюшонами, боты, резиновые перчатки (у китайцев брезентовые рукавицы) и респираторы, которые заготовлялись сестрой в больших количествах следующим образом: бралось один аршин обыкновенной медицинской марли, в середину вкладывался величиной с ладонь слой ваты, который закрывался по длине марли с обеих сторон. Концы марли разрывались пополам, отчего по длине респиратора образовалось 4 конца. Когда респиратор в таком готовом виде надевался (предварительно они все стерилизовались) на лицо, закрывая нос, рот и подбородок, то 2 нижних конца, идущие с обеих сторон подбородка, шли вертикально и завязывались на маковке головы, а два верхних конца, идущие от глаз и носа, шли горизонтально и завязывались на затылке. Только при таком устройстве и способе ношения респираторы никогда не сползали и не сваливались.
