Советская психиатрия<br/>(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗

Осенью 1976 года я встретился о ним в Харьковской пересылке, когда его этапировали в Казахстан, а меня — в Сычевку Смоленской области. Именно тогда Лупинос и рассказал мне о финале этой странной истории. Положение его было, скажем прямо, — ужасным. Двенадцать лет его молодость калечили в концлагерях, пятый год — в психушке, а впереди — неизвестность. За что? Последний раз — за выступление у памятника Шевченко в Киеве на студенческом митинге. Митинговали по поводу уничтожения архива Центральной Рады и старинных манускриптов в университетской библиотеке.

Иногда целесообразнее держать заключенных в сумасшедшем доме, чем в лагере, и история с Лупиносом яркое тому подтверждение. И опять-таки доказательство неоспоримое: только руководство четвертого отделения института судебной психиатрии имени Сербского в контакте о Лубянкой, эксперты рангом пониже действуют по собственному усмотрению. Отсюда и разногласие в заключениях.

После следствия я попал в Казанскую психушку. Кололи меня там беспощадно. Быть все время под нейролептиками — вещь страшная. Это состояние описать невозможно. Нет покоя ни днем, ни ночью. Человек перестает быть человеком. Становится просто особью, существом жалким, низведенным до животного состояния. Какого-либо чисто медицинского подхода к лечению здесь нет, назначение лекарств действует автоматически — месяц за месяцем, год за годом. Никому нет дела, что таким вот образом человека делают инвалидом, ибо никакой человеческий организм не в состоянии выдержать систематических атак действий нейролептиков.

Врач Иванова из 9 отделения днепропетровской тюремной больницы (здесь я несколько опережаю хронологию рассказа) как- то кричала на свою жертву:

— Я тебя вылечу, опять сделаю больным, и снова вылечу, и снова сделаю больным.

Логика!

Да ведь это же в обнаженном виде садизм. В Казани во время прогулки подходит ко мне старичок:

— Не узнаешь?

— Нет.

— Да ведь я Иван Хомяк.

Уж не знаю, как я сам не поседел, на спине холодный пот. Этому «старичку» было едва сорок лет. Я виделся с ним когда-то в Ленинграде — вместе сидели, Дело, видать, серьезное, политическое. Не знаю, как его там истязали, почему перебросили в Казань. Из Хомяка сделали не только старика, он сошел с ума. Полная потеря ориентации во времени, пространстве — что-то молол о Японии, граница которой якобы где-то вблизи Казани. Повторяю: встреча с Хомяком меня самого едва не свалила. Это был настоящий стресс. Что-то он там путал еще, и единственное, должно быть, помнил — фамилию мою, и это было странно.

Я не могу считать историю с Хомяком досадным эпизодом. После падения Хрущева в системе тюремных психушек наблюдалось еще большее завинчивание гаек — режим стал невыносимым. Как и многое в советском режиме, это трудно понять. Какую-то целесообразность всего этого или даже просто логичность.

Когда читаешь сейчас статьи о тех или иных злоупотреблениях властью власть имущими в разных сферах нашего бытия, то придется призвать на помощь все богатство человеческого воображения, чтобы в какой-то мере представить себе, что же тогда делается за стенами засекреченных тюремных психушек? Ведь там полная бесконтрольность и произвол. Ведь туда не имеет права проникнуть ни один представитель прессы. Ведь все это совершенно вне поля зрения общественности. Разгул эмоций и вседозволенности. Как и всюду, там, конечно, крутятся какие-то комиссии — что-то, так сказать, контролируют — неизвестно только что. Заключенные у них вне поля зрения. Тюремный персонал бессовестно разворовывает даже ту мизерию, которая отпущена инструкциями на содержание людей. В тюрьмах вы можете обратиться к прокурору по надзору. Здесь вы бесправное, бессловесное существо. Вы — сумасшедший, психически больной. Юридически. А поэтому с вами можно все — унизить, искалечить, убить. Именно так.

С 1969 года в тюремных спецбольницах был учрежден штат санитаров (до этого функции те исполняли надзиратели-контролеры, как они официально теперь именуются в тюрьмах: так культурнее и не отдает чем-то старорежимным). Санитарные вольнонаемные. Их рекрутируют из числа заключенных преступников — до 1975 года даже из лагерей особого режима.

Отбросы общества получают кой-какую власть. Комментарии нужны? На их действия, поведение персонал стыдливо закрывает глаза, даже потворствует.

— Что ты бьешь, как колхозник? — укоряет медсестра санитара (эпизод из Сычевской психушки). — Бей по печени!

Вы не увидите «фонарей» под глазами этих несчастных — тут своя система: почки, печенка. Чтобы никаких следов. Было, правда, одно исключение, когда журналиста Лаврова (он был действительно больной) избили до посинения (эпизод из Днепропетровской психушки).

— Больной, это вам только так кажется, — отозвалась на его жалобу начмед Васильева.

И бедному Лаврову «добавили». Чтобы не жаловался.

Ведрова колотили по животу, а у него был рак или язва — страшные боли. Это развлекало санитаров. После этой экзекуции Ведров повесился, оставив предсмертную записку на имя начмеда Катковой. Виновных не было.

Мадам Каткова, куда вы девали записку?

Когда санитарам было скучно, они искали развлечения (это вполне в духе подонков).

— Одевайте, ребята, сапоги…

Это значило, что будут бить сапогами под ребра. Кого-нибудь. Лишь бы бить. От нечего делать. А потом доложат врачам, что на них бросились. Последствия известны.

На моих глазах политзаключенный Григорьев (восьмое отделение Днепропетровской тюремной спецбольницы, год 1972) был насмерть затоптан озверевшими санитарами-уголовниками.

В 1976 году на 10 отделении — было это, кажется, уже после отъезда Плюща — санитары замучили нескольких заключенных той психушки.

Доведенная до отчаяния, одна камера взбунтовалась. На ноги был поставлен весь гарнизон, охранявший эту психушку и тюрьму. Со всех отделений сбежались санитары, и началось.

Когда вся эта сволочь ворвалась в коридор 10 отделения (кстати, зав. отделения имела кличку «Эллочка-людоедка») и когда «бунтовщиков» вытянули из камер, санитары повалили их на пол и затанцевали на животах несчастных. Солдаты не мешали, а для санитаров это было развлечение, после этого «развлечения» полумертвых зеков потянули в тюрьму — умирать.

Желательно знать — как выглядит соответствующий юридический документ в таких случаях?

Политзаключенного Степана Пустового мучили 12 лет, и кто только над ним не издевался! Освободили полным инвалидом. А «преступление» его — в канун выборов написал мелом на заборе: не ходите на выборы! Судить? Не совсем прилично. В тюремную больницу. Вот так и мучился Степан страшных двенадцать лет. Простой рабочий. Совершенно нормальный человек. Не сошел с ума. Выстоял. Лишился только печени и почек — отбили. Выписался домой умирать.

Это все эпизоды из Днепропетровска. А за этими эпизодами — страшная трагедия тех, кто имел несчастье попасть в тиски Богом проклятых заведений тюремной системы МВД.

Подполковник Матросов имел неосторожность высказать свое мнение по поводу положения в армии, что-то осудить, да еще в письменном виде. Начальство всполошилось. «Вольнодумство в Советской армии?! Неслыханно!» Судить невозможно — не тот коленкор. Да и на самом начальстве может отразиться судебная волокита. Уж лучше спустить на тормозах, психиатрия — милое дело. Небезызвестный Снежневский вначале колеблется, но когда Матросова вторично препровождают к нему на экспертизу, профессор уже отбрасывает сомнения (куда уж понятнее!). Надо. И подполковнику навешивают истинно снежневский диагноз: «вялотекущая форма шизофрении».

Попутно не могу не сказать о положении верующих в заведениях, о коих идет речь. Религиозность считается психическим синдромом, в силу чего от верующих требуется отказ от своих религиозных убеждений — иначе ремиссия исключается.

Баптиста Владимира Хайло, в сущности, арестовали только за веру, которой он служит, и только за это объявили сумасшедшим и запаковали в днепропетровский спец. Там его держали пять лет, этого психически здорового, вполне нормального человека, отца 16 детей (это тоже не сбросишь со счета).