Стоит ли им жить? - де Крюи Поль Генри (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Но вот стряслась беда.
15 июня карета скорой помощи, завывая сиреной, привезла Дэвидсону рабочего, который имел оплошность свалиться в чан с кипятком. Его тело было покрыто ожогами, начиная от первой до самой глубокой третьей степени. Площадь ожогов занимала около сорока четырех процентов всей поверхности тела. По всем прошлым данным, этот человек безусловно должен был умереть.
Был пущен в ход таннин, и через некоторое время кожа на месте ожогов покрылась коричневой, затем черной, затвердевающей и успокаивающей боли чешуей… Не забавно ли, что только обожженные части тела принимали черную окраску, а вся остальная здоровая кожа выделялась белыми участками с зазубренными краями, напоминая карту Европы… Прямо поразительно, как быстро этот человек оправился от первого нервного потрясения. Ему не требовалось морфия, и он не выказывал никаких признаков начинающегося отравления, которое несомненно должно было его убить. День шел за днем, развертывая совершенно невиданную раньше картину болезни. Никакого отравления, никакой лихорадки, которая должна была уже свирепствовать во-всю. Можно было где угодно, без малейшей боли, трогать этот, черно-коричневый кожаный панцырь, можно было смело подвергать этого человека действию воздуха. Прошло пять дней, и единственная перемена заключалась в том, что этот, защитный слой делался все чернее и чернее.
Короче говоря, этот человек лежал без температуры, без бреда, с прекрасным самочувствием, в то время как он уже должен был быть мертвым.
Но если жизнь его теперь была спасена, то как все-таки удалить с него эту дьявольскую черную кору? Вот над чем стали ломать головы Дэвидсон со своим помощником Элленом. Эта кора спасла ему жизнь, — в этом не могло быть ни малейшего сомнения, — но она выглядела не весьма благообразно. В таком наряде едва ли можно было показаться в обществе, хотя бы и в обществе детройтских рабочих. Что-то нужно было предпринять. Позвольте, да ведь можно отмочить эту чешую добрыми старыми борными компрессами… Ну-ка, сестра, тащите-ка побольше перевязочного материала и борного раствора! Приказание выполнено… Вмешательство было вполне успешным…
Через десять-двенадцать часов температура у больного стала повышаться. На другой день у него началась зловещая икота, которая отнюдь не производила такого веселого впечатления, как обычная человеческая икота. Пульс у него стал, как выражаются доктора, нитевидным. Начались ужасные боли. Из ран стали сочиться целые потоки жидкости. Казалось, что он теряет всю жизненную влагу организма, И через три дня этот несомненно спасенный Дэвидсоном человек был мертв…
Дэвидсон знал, что убил его. Эллен, рассказывая мне недавно об этом случае, выразился так:
— Мы в буквальном смысле слова вытащили этого человека из похоронной урны. А затем, только потому, что естественный ход событий показался нам слишком простым, мы убили его!
Разумеется, это было великолепным доказательством спасительной силы таннинового панцыря. Но угнетенное состояние Дэва значительно улучшилось в августе, когда к нему поступили двое больных, сожженных еще сильнее, чем тот, которого он убил своим вмешательством в дело природы. Черные, как сенегальцы, от таннина, покрывавшего их больше чем наполовину, они спокойно лежали в кроватях без одеял и простыней, а натянутый над ними легкий тент обогревался внутри электрическими лампами. По прошествии нескольких дней они окрепли и поправились после первого шока, а затем, при терпеливом ожидании, без лишних волнений о том, черные они или белые, красавцы или уроды, можно было постепенно наблюдать, как сама природа взяла на себя заботу об их танниновом наряде. День за днем, по мере того как больные становились крепче, их черное одеяние начинало лущиться по краям. Можно было каждый день обдирать его по кусочку, и — вы обратите только внимание! — что оказывается под ним, под этим слезающим панцырем? Новая, розовая, здоровая кожа! Это страшное черное одеяние не только убивает боль и обеззараживает яд, оно одновременно является защитой от инфекции, которая в прежнее время превращала обожженных в сплошное гнойное месиво с невыносимым зловонием смерти и разложения, которое выворачивало наизнанку самых крепких и бывалых хирургов.
Было приятно еще то, что, благодаря отсутствию инфекции, ожоги почти не оставляли после себя рубцов.
Из всех, умирающих в США от ожогов, — а умирает ежегодно по нескольку тысяч человек, — сорок пять случаев из каждой сотни падают на детей до 6 лет. Для тех, кто подвергается страшному риску на работе, чтобы обеспечить более легкую и приятную жизнь кучке удачливых, ловких или алчных людей, — для этой обездоленной массы Дэвидсон затеял свою беспощадную борьбу со смертью, Хотя многие еще умирали, но он спасал все больше и больше людей, применяя свой метод в самых отчаянных, самых безнадежных случаях. Человек, упавший в котел с расплавленным шлаком, получил черный покров и, благодаря ему, прожил двадцать два дня!
Но грудные младенцы и дети, — это, разумеется, совсем иное дело. Дэв вступил в переговоры с талантливым хирургом Гровером Пенберти, который лечил обожженных детей в мичиганской детской больнице, в Детройте. Не так-то просто было применить к ним танниновое лечение. Дети гораздо больше взрослых подвержены опасности смерти от шока и значительно чувствительнее к отравлению. Ожог — и даже не глубокий — одной седьмой части тела считается для ребенка уже смертельным.
Может ли вообще черный танниновый покров оказать спасительное действие на детей? А если бы даже и покрыть их этим болеутоляющим панцырем, то как можно удержать его на этих крошках? Средний возраст малышей, лечившихся от ожогов в детской больнице, был два-три года. Несомненно, что этот спасительный покров будет немедленно сорван беспокойными, корчившимися от боли малютками.
Дэв вместе с Пенберти просматривали одну за другой истории болезней, рассказывавшие о разных трагических происшествиях: о трехлетках, залезших в ванны с горячей водой или упавших в неприкрытые баки с кипятком; о крошках, стащивших с плиты кастрюли с супом или горшки с кофе; о мальчуганах, зажигавших спички в тот момент, когда заваленная работой мать на минутку отворачивалась. Дэв и Пенберти были прежде всего практическими людьми. Они ясно учитывали тот факт, что люди начинают думать о своей небрежности уже после того, как небрежность совершена. И они знали также, что представляют собой дома, из которых поступает большинство обожженных детей; это — дома бедняков, где проповедь осторожности прозвучала бы горькой иронией, где загнанные, сбившиеся с ног матери при всем своем желании не могут быть в одно и то же время в разных местах. И они приступили к опытам таннинового лечения детей.
Их метод отличался замечательной простотой. Прежде всего ребенку давали ложку успокоительного лекарства. Потом, с помощью проколов, из пузырей выпускалась наполнявшая их жидкость. Затем больного укладывали в шатер, сделанный из детской люльки, покрытой сверху простыней и обогревавшейся внутри электрическими лампами. После этого сестра, вооружившись пульверизатором, начинала обрызгивать свежим танниновым раствором обожженные места, повторяя эту процедуру с перерывами несколько раз, пока пораженные части тела не принимали густой коричневый цвет. А в то же время всеми возможными путями, через рот, через клизму, с помощью подкожных вливаний, в организм ребенка вводили физиологический солевой раствор, чтобы восполнить опасную потерю жидкости, которая, наряду с нервным шоком, отравлением и инфекцией, является одной из причин смерти при ожогах. В этом заключалось все их лечение.
В январе 1934 года я стоял с доктором Гровером Пенберти у одной из таких маленьких палаток. Под полотняным навесом лежала трехлетняя девочка, — очень крепенькая, с очаровательным розовым личиком, — и спала. Она была голая и лежала на животе. Она спала тихо, видимо, не чувствуя никаких болей. Начиная от затылка и вниз по одной руке, по обоим плечам, по спине, по ягодицам и одной ноге тянулся черно-коричневый танниновый панцырь, совершенно точно отмечая границы полученного ею страшного ожога. Не менее половины поверхности тела было обварено.
