Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Айзенштарк Эмиль Абрамович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Получилась забавная картина: внутри Огромной Монументальной Халтуры он организовал свою маленькую дочернюю халтурку. В общем, дело сводилось к тому, что он перестал меня разгружать, перебрасывал мне различные вопросы и проблемы. Теперь, побывав в руках Нормантовича, эти сырые первичные неувязки обрастали дополнительными бюрократическими подробностями — наростами, окончательно запутывались, затюривались и провисали: возникали объективные причины, чтобы дело перебросить на меня. Это и стало целью Нормантовича.

Получилось, что я собственными руками создал промежуточную бюрократическую инстанцию, которая путала и тяжелила мою жизнь. Впрочем, подобные организации-паразиты встречаются и на Больших Перекрестках. Например, между крупным угольным трестом и шахтами монтируется какой-то промежуточный трестик, который перекатывает бумаги сверху вниз, снизу вверх, и здесь, в промежутке, что-то престижно задерживают, разбирают, останавливают, купорят. Такие конторы сокращаются, ликвидируются, реорганизуются, но ничего не помогает: они снова появляются и плодятся — по закону Паркинсона.

Нормантовича я ликвидировать не могу, тем более сократить. Пытаюсь его реорганизовать. В целях назидательных и дисциплинарных заставляю откинутую на меня работу делать вместе. От себя не отпускаю, все равно ему нужно потеть. Он понимает, что выхода не будет, и подает заявление об уходе.

Такие вот истории я рассказываю Лидии Юрьевне Еланской. Она слушает, что-то сечет, молчит, улыбается загадочно и смутно, мысли ее неизвестны. Заявление об уходе все же берет назад, остается заведовать отделением. Работа тут же ее затягивает водоворотом, воронкой, она погружается, плывет, захлебывается, отфыркивается, привыкает. И вот уже после тяжелой операции вечером не идет домой, смотрит больных. В промежутках серьезно кушает кашу, провинциальные гримы куда-то смылись, губная краска обтерлась на марлевую маску еще в операционной (а новую мазать некогда, да и не к чему), в глазах интересы, фарфоровое крашеное ее личико становится лицом одухотворенным и прелестным. Лидия Юрьевна заведует отделением…

Рентгенолог опять говорит:

— Она домохозяйка, ничего не получится, я-то знаю, уж я понимаю, уж я — ах, ах, ах, — и палец вперед шпагой в пространство с чувством и выражением, доказательно.

А мне их всех — переделать и переубедить: и ее, и его, и себя. И нужно что-то делать еще и что-то говорить, и — сохранить наш домик, ибо в округе совсем уже скверно. У соседей в неотложной помощи четыре хирурга под следствием. В другой больнице пытаются отнять категорию у зав. отделением и у ординатора. В психбольнице отнимают у главного врача и у начмеда. Это в нашем-то маленьком городе на сегодняшний только день!

Меры принимаются из области по материалам писем и жалоб трудящихся. А комиссии оттуда совсем свирепые. Только и слышишь: принять жесткие меры, ужесточить, ожесточить… И общая строгость еще добавляется от Большой Компании: идет борьба с коррупцией среди врачей.

В области посадили профессора — детского хирурга. Пошли туда же терапевты — за больничные листы, и врач из абортария — у той нашли коробку конфет, а под бумажным кружевом потаенно внутри коробки оказалась денежная ассигнация. Молодому травматологу подарили статуэтку, а один гинеколог польстился на курицу… Подобные преступления раскрыты не только в нашей области. О таких же случаях говорят центральные газеты и телевидение. Репортажи ведут прямо из зала суда, и наш позор виден всем.

В этой ситуации на складе универмага я покупал (или доставал) для онкологического института видеомагнитофон, чтобы записывать хирургические операции, чтобы молодым хирургам было учиться легко и быстро, чтобы смотрели не из-за плеча урывками, а прямо и четко, чтобы остановить кадр и снова посмотреть, и открутить назад, и опять, пока в голову не войдет и не осядет. Для этого же годы нужны, а на видеопленке драгоценная информация — вот она, на ладони, за минуты дойдет. И я сам загорелся, и чуть забылся, и когда они начали мне мозги сушить — что перечислением, дескать, нельзя, что в план не войдет (не выгодно им, на премию влияет), так я их устыдил по привычке: «Для медицины, — говорю, — святое же дело». Пожилая благообразная дама тут же и откликнулась: «Знаем мы ваши святые дела!».

И все зашумели, загалдели — в унисон, сочувственно и гневно. А молодая нервная где-то в уголочке уже закатывается: «Людей убивают! Знаю! Под видом алкоголиков лечат. Они там нарочно никого не пускают. Знаю. Знаю!»

Я свой язык поприкусил: не время сейчас хвалиться.

И в другом месте другая женщина, приятельница жены, преподаватель испанского и английского языков, говорит (у нас в гостях) задумчиво и весомо:

— Я понимаю, могут быть плохие учителя, плотники, пекари или артисты, кто угодно. А вот плохих врачей я бы расстреливала.

— ?

— Да, да, я бы их расстреливала потому, что слишком многое от них зависит — здоровье и даже жизнь человека…

Новый психологический фактор (или подход?) проявляется все более настойчиво и перемещает акценты. Постепенно исчезают благоговейная тишина и внимание во время обхода. Теперь гомон и шум. Я говорю, и больной говорит, перебивая меня, сестра перебивает больного, а другие больные в это время тоже разговаривают друг с другом. Мысль теряется, что-то просекаю, пропускаю. К тому же и тороплюсь. Кто-то ожидает в коридоре, в кабинете. И этот кто-то нетерпелив, чуть что — срывается и — на пафос! Унять и остановить сегодня уже труднее, а времени еще меньше. И лица наши уже каменеют.

То ли дело Юрий Сергеевич Сидоренко, легендарный, с вечной улыбкой, веселый и свежий, хоть и не спит почти и не ест, не знает выходных и законных своих трудовых отпусков. Администратор, хирург, гинеколог, ученый, всеобщий любимец все-таки, несмотря ни на что. Как это у него получается сегодня? Как он выкручивается? Тысяча двести коек, миллион проблем: он возглавил огромную больницу в период ее полураспада.

На работу приходит загодя — раненько, чтобы пробежать и подписать тысячу бумаг. А за дверью уже накапливаются посетители (свои и чужие), в операционной ему готовят больных на сложные операции, а в огромном внешнем мире уже вызревают телефонные звонки гроздьями. В 8.00 все это разом обрушивается на его голову.

— Юрий Сергеевич! Бросайте все и немедленно в Главтяп!

— Еду, сейчас буду!

— Здравствуйте, Юрий Сергеевич, сию же минуту выезжайте в Тяпляп.

— Выезжаю, не волнуйтесь!

— Юрий Сергеевич? Слава богу, что Вас застал. У нас в Ляптяпе важное совещание. Ну, Вы знаете — по сивке и по бурке, мы Вас как раз ждем, конечно.

— Да, да! Разумеется. Еду к вам.

Он никому не отказывает: это экономично. Сейчас будет Главный Звонок:

— Юрий Сергеевич! Больная на столе. Давать наркоз?

— Давайте. Иду.

Сбрасывает костюм, надевает операционную пижаму, телефон звонит непрерывно, звонки падают на пижаму и стекают, как дождевые капли, не причиняя вреда:

— Срочно в село на помидоры!

— На совет директоров!

— На комиссию по жалобам!

— Пустите к Юрию Сергеевичу (это уже за дверью), он же уйдет на операцию, а мне нужно!

— И мне!

— И мне!

Секретарша пока их держит. Звонок от Начальства:

— Это долго будет продолжаться? Это безобразие закончится, наконец?

— Что произошло?

— Врач Лившиц не оформил историю болезни на больного Арапетяна и даже не завел историю! Вы что о себе думаете там?! Ведь ни слова не записал!!

— Позвольте, позвольте, а НА ЧЕМ ему было писать, на заборе что ли? Врач Лившиц шел себе по улице и вдруг слышит — кто-то кричит за забором. Он — туда. Смотрит — человеку плохо, он помощь и оказал…

—Все равно нужна история болезни и чтоб немедленно!

Срочно в селектор:

— Лившиц!

Тот уже здесь на одной ноге.

— Пиши историю.

— Да не обязан я…

— Пиши, тебе говорят!

— А что писать?

— Пиши под мою диктовку (быстро диктует, Лившиц пишет нехотя — подчиняется).