Стоит ли им жить? - де Крюи Поль Генри (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Не встанут ли народные массы, все как один, за вождем, который им объяснит, что все необходимое для жизни имеется уже здесь, налицо, в самой Америке, несмотря даже на отсутствие дождей, и что все это может быть взято из почвы и обращено на общую пользу руками и мозгами американских рабочих, инженеров, ученых?
Если вождь им укажет на то, что старый предрассудок сокращения продукции действует к выгоде все меньшего и меньшего числа людей…
И если он в ярких красках нарисует им контраст между роскошной жизнью кучки людей и жалобными воплями миллионов голодающих детей, не имеющих даже молока, которое Америка может производить в неограниченном количестве…
Не встанет ли тогда народ во всем своем величии и не возьмет ли на себя заботу о том, чтобы это изобилие стало доступным каждому кривоногому ребенку, который в нем нуждается?
Глава седьмая
КТО ХОЗЯИН НАУКИ?
И вот я снова сижу на берегу озера Мичиган в состоянии жесточайшей умственной депрессии. Я смотрю, не отрываясь, на далекую линию горизонта, где светлоголубое небо сходится с темносиней водой, — сижу, думаю и терзаю сам себя вопросами.
Есть ли в Америке вождь, у которого хватило бы ума окружить себя настоящими людьми, способными наладить производство и распределение наших неисчислимых жизненных благ?
В голове у меня ад, потому что я не могу найти ответов на эти вопросы и решительно ни в чем не уверен. Доктор Помэнвиль из Висконсина говорит, что единственное, чего нехватает народу, — это вождя. Но узнает ли народ настоящего вождя, если тот, наконец, явится?
За последние полгода мне приходилось беседовать с сотнями простых людей — и с работающими, и с вышедшими из строя инвалидами, и с такими, которые раньше работали, а теперь вынуждены сидеть сложа руки. Все они были жалкими, почти конченными людьми, но большинство из них было полно надежд, полно старого, глупого американского оптимизма. Многие ли из них имели ясное понятие о причине своих невзгод?
Запомнился мне один из них, трубопрокатчик с литейного завода. Ему посчастливилось работать в течение всего периода депрессии. Он мне сказал:
— Мы, рабочие, начинаем уже понимать, что можем производить достаточно для всех, более чем достаточно, но кто-то таскает у нас из карманов, а потом нас же заставляет это покупать. Если бы эти контролеры и планировщики вместо того, чтобы сокращать выпуск продукции, забрали всю пшеницу, мясо, шерсть и хлопок, которые нам нужны, чтобы прокормиться и согреться, если бы они свалили все это в большую кучу и приставили войска и полицию, чтобы охранять ее от нас, тогда бы мы недолго раздумывали и взяли то, что принадлежит нам по праву… Но они не тем способом отнимают у нас пшеницу и мясо, и шерсть, и хлопок! Способность покупать эти вещи — вот что у нас отнято…
Для меня было ясно, что мысли трубопрокатчика не сделались еще массовым мнением. Когда я сидел, упершись взглядом в чистую линию западного горизонта, где небо сходится с водою, я знал, что никакой вождь не придет до тех пор, пока народные массы не поймут, чего им нехватает и что им мешает это иметь. На темной вырезанной линии западного горизонта мне чудилась не картина шагающих миллионов, а живой лес протянутых рук, и, заглушая легкий ропот прибоя, по воде будто разносилась печальная тихая жалоба:
— Если теперь всего так много, почему наши дети сидят без хлеба? Дайте хлеба. Дайте возможность работать для хлеба. Дайте нам жить…
Я так ясно все это видел… Я бесился, неистовствовал, был сам не свой. Отто Кармикаель, мудрец из Монси, один из умнейших людей, каких я только встречал, говорил мне:
— Относитесь к этому легче. Вы нетерпеливы. На такие вещи требуются годы и годы. Успокойтесь, мой милый, вы идете впереди своего времени.
Очень легко было отвернуться от видения на линии далекого горизонта и просто дышать здоровым, чистым воздухом озера, пить доброе виски, рубить деревья, зарываться босыми ногами в теплый песок, заливать богемскую колбасу рейнским вином, плавать и слушать чудную музыку Бетховена, сидя вечерком у камина в нашем новом доме в Уэйк-Робине. Легко было на минутку забыть это видение, но вот уж с юго-востока из-за дюн доносятся заглушенные взрывы слезоточивых и рвотных бомб, рвущихся на улицах. Толедо, а из-за озера, с далекого, далекого запада, слышится марш-марш-марш… мерный шаг забастовщиков Сан-Франциско, провожающих останки убитых товарищей…
И может ли кто-нибудь, считая себя хоть немного человеком, получать при этом удовольствие от виски, колбас, рейнского вина и Бетховена?
Совершенно отбивая вкус к этим удовольствиям, что-то неудержимо влекло меня вон из уютной долины Уэйк-Робина посмотреть на человеческое горе, свившее себе прочное гнездо в богатой местности за нашими дюнами. Что мне оставалось делать? Слишком тонка была кишка, чтобы бросить все и связать свою судьбу с коммунистами. Нет, нет, я ни в коей мере не революционер, не вождь. Я всего лишь скромный репортер, и в качестве такового отправился в оттавский округ, где полиции ни разу не приходилось бросать рвотные бомбы или грозить забастовщикам карабинами, где голландцы еще так покорны и, по учению своего пророка Кальвина, свято верят, что болезни прекрасная вещь, а бедность предопределена господом богом свыше.
И на что у меня, наконец, хватило мужества — это смотреть долго и внимательно на человеческое горе, на физические страдания и смерть, вызванную недостатком основных, элементарных средств к жизни. И для меня стала ясна моя ближайшая задача. Я должен был рассказать об этом в сильных и правдивых словах максимальному числу людей, чтобы воспламенить, разжечь и раздуть, как можно сильнее, народный гнев; а может ли что-нибудь обозлить человеческую массу больше этого: среди полного довольства, среди неисчерпаемых жизненных возможностей они почему-то обречены на страдания, болезни и смерть…
Я пошел в окружной отдел социального обеспечения и попросил указать мне семьи, где имеются дети с разрушенными сердцами. «Разрушенные сердца» нужно понимать в узко буквальном смысле и не следует думать, что дети, искалеченные или даже умирающие от ревматического поражения сердца, имеют печальный или пришибленный вид. В отдел социального обеспечения я пошел потому, что доктор Элвин Кобэрн, величайший в мире специалист по ревматизму, сказал мне, что ревматический порок сердца является по преимуществу болезнью бедняков. Он сказал, что многие из этих бедных сердечнобольных детей отличаются большой живостью, что эта живость является чуть ли не характерной чертой этих детей и что, обычно, они настроены бодро и весело… Я подумал о том, что рассказ о них, — веселых, хотя и бедных, счастливых вопреки своим разбитым сердцам и искалеченных благодаря своей бедности, — должен получиться особенно красивым и жестоким. Если бы я смог только рассказать его достаточно сильно, чтобы заставить даже «толстую мошну» содрогнуться! Если бы мне удалось этим правдивым рассказом помочь безденежным людям увидеть, понять, изобличить и возненавидеть своих раздутых деньгами врагов. Вот каковы были причины того, что я взялся за историю сердечнобольных детей моего округа.
Чиновники социального обеспечения были очень милы и любезны. Едва ли можно их винить в том, что они не создают условий, которые сократили бы число сердечных заболеваний среди детей безработных. Ведь эти чиновники, в конце концов, только пешки в руках правительства, — пешки, которым поручено искусно оберегать народ от голодной смерти.
Искусство заключается в том, чтобы слегка подкармливать мириады безработных и не доводить их до той степени голода, когда они начинают бросать камнями в окна мясных лавок и заниматься открытым грабежом, что допустимо не более одного-двух раз в год, и то лишь в некоторых городах, где они слишком нахальны и почему-то настаивают, чтобы их желудки и желудки их детей были как следует наполнены. Чиновники социального обеспечения обязаны помнить, что каждый истраченный ими пенни должен быть строго учтен и возвращен банкирам, которые изготовляют и дают правительству взаймы эти деньги и которые начинают уже тревожиться об американском «кредите», несмотря на то, что Америка со своими богатствами могла бы обеспечить сытую и привольную жизнь всему населению, если бы у него не была отнята покупательная способность.
