Записки психиатра - Богданович Лидия Анатольевна (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Неплохо и подбодрить целебными средствами уставшее за целую жизнь сердце. Ах, сердце! Ты добрый, верный друг высочайшего повелителя природы — мысли. Тревожно, как птичка в клетке, бьешься ты на семнадцатой весне при слове «люблю»! Тяжело и глухо отбиваешь удары судьбы при потере матери, друга. Чутко вторишь горестной покаянной, слишком поздней мысли, оценившей человека тогда, когда его нет. А вот и жизненный крах, и ты, сердце, сжимаешься вместе с мыслью, отсчитываешь былые промахи, расплачиваешься за ошибки, лень, жажду легкой жизни без труда и усилий.
Конечно, склеротические кровеносные сосуды головного мозга Анны Романовны нуждались в активной, но осторожной помощи. Это было в моей врачебной власти.
Йодистые препараты, внутривенные вливания глюкозы были применены своевременно, и постепенно Анна Романовна становилась бодрее. Была она старушкой любопытной. Нам приходилось подолгу беседовать и, конечно, я ее успокаивала, как могла.
В подобных случаях Михаил Юльевич обычно терял терпение. Вот и теперь он с шумом отодвинул ширму и подошел ко мне. Его вполне можно было принять за боксера тяжелого веса. Прервав психотерапевтическую беседу, он подхватил меня вместе со стулом. В один миг я оказалась за обеденным столом. С аппетитом ели винегрет, сардельки с картофелем, капусту провансаль, ржаной свежий хлеб. Михаил Юльевич, как всегда, был оживлен. «Ешь просто, доживешь до ста» — говорил он, улыбаясь широким ртом. Энергии у него было столько, что хоть отбавляй. Не досыпая ночей, он упорно занимался, стремясь закончить диссертацию и получить степень кандидата философских наук. Однако выводы на будущее он делал неожиданные и неприятные. «Эх, хорошо бы скорее получить ученую степень, да пожить вволю!» — как будто шутя говорил он. Но мне как-то не хотелось верить, что Михаил Юльевич стремится стать ученым ради сытой и удобной жизни. За едой он со смехом сообщил, что Ларка мечтает получить аттестат зрелости не иначе, как с привеском в виде золотой медали.
— И выйдет замуж за будущего ассистента нашего будущего профессора Турина Михаила Юльевича, — нарочито важно сказала Мария Семеновна. Загоревшиеся глаза ее выразили мечту. А может быть, это просто показалось?
— Я никогда не выйду замуж! — возмутилась Ларка. Она покраснела и, выскочив из-за стола, убежала за полинявшую ширму.
Разрушая баррикады книг и задевая мебель, мы подбежали к Ларке, уверяли ее, что это шутка. В черных глазах показались слезинки. Но обида скоро испарилась и снова вся семья была счастлива.
Всех нас, и даже бабушку, вполне можно было зачислить в разряд оптимистов. Тогда никто не замечал, что в комнате тесно, и все друг другу мешают словами или действием. Наоборот, это не казалось помехой. Трудились в поте лица. Жили своей и общей надеждой. Цель, труд на благо себе и другим — вот что наполняло веселым шумом жизнь моих знакомых.
И все же бывает так… Наши жизненные пути разошлись на целых десять лет. Здоровье Анны Романовны значительно улучшилось. О знакомом докторе, видимо, не было надобности вспомнить.
В предпраздничный день москвичи особенно оживлены. Теснота, сутолока в троллейбусе свидетельствуют о часе «пик», связанном с окончанием работы в учреждениях. Вот перед нашим троллейбусом перебежала дорогу женщина. Водитель мгновенно затормозил. Произошел толчок. Я налегла на широкую спину мужчины в черном пальто с бобровым воротником. В следующий момент широкая спина удостоила меня полным поворотом. На меня глянуло скуластое лицо Михаила Юльевича. Мы оба искренне обрадовались встрече. Михаил Юльевич пропустил меня вперед и мы вышли из троллейбуса и направились по Кузнецкому мосту вверх. Я вспомнила прошедшие времена.
— Да, веселое было житье! — не то с сожалением, не то с насмешкой заметил Михаил Юльевич.
Он говорил о себе, о своих успехах. Мой собеседник был из тех людей, которые любят больше говорить, чем слушать. А годы усиливают черты характера людей. Видимо, чужое мнение он переносил с трудом, да, кажется, и считался только со своим. Михаил Юльевич заметно располнел. Пожалуй, только брови остались такими же густыми и черными, но лицо стало чрезмерно пухлым и на нем появился нездоровый оттенок бледности. Из под меха ушанки виднелись седые виски. Он написал большую, очень ценную работу, и это принесло ему немалые средства. Между прочим, он сообщил мне о том, что его теща жива и чувствует себя превосходно.
Я обещала побывать в новой квартире многоэтажного дома в семье Михаила Юльевича и кстати проведать мою бывшую больную.
Спустя несколько дней, я это и сделала.
Лифт поднял меня на десятый этаж. Рассеянный свет, красота отделки стен могли очаровать кого угодно. Плюшевая дорожка в коридоре делала неслышными мои шаги. Позвонив у нужной мне квартиры, я ждала минуты две, может быть, больше. Дверь открыла величественная дама в китайском халате. Рукава его свисали до пола. В талии, под высоко поднятой полной грудью, халат перехватывался сверкающей пряжкой. Это была сама Мария Семеновна.
— А, доктор?! Очень рады… — сказала она тоном, каким прилично выражают равнодушие. Мне было предложено раздеться. Вешалка блестела никелем, но я с трудом дотянулась до нее. Мария Семеновна сказала какую-то приличную фразу о том, что у меня «миленький фасон шубки, прелестного оттенка песец…». По ее мнению, я всегда молодо выгляжу.
Нельзя было то же самое сказать о ней. Мария Семеновна заметно расплылась. Голубой цвет глаз слегка вылинял. У самых уголков глаз предательски выдавали возраст тщательно запудренные «гусиные лапки».
— Прежде всего я покажу вам нашу квартиру…
И Мария Семеновна медленно пошла впереди, показывая мне великолепные комнаты. Я остановилась перед лиловым ковром. Среди искусно вышитых цветов застыли в полете колибри и огнедышащие драконы.
— Это настоящее китайское сюзанэ натурального шелка… А рядом шкаф красного дерева… Спальный гарнитур под карельскую березу нам стоил четырнадцать тысяч…
— Зачем вам столько вещей? — удивилась я обилию тумбочек, хрусталя, саксонского фарфора.
Михаил Юльевич сделал большой вклад в науку, а теперь он видный профессор — часто ездит за границу… покровительственно разъясняла мне Мария Семеновна. Как-нибудь нам нельзя. А вот и комната мамы… тоном экскурсовода продолжала она, указывая на тесный закуток, где с трудом умещалась кровать. С нее поднялась Анна Романовна. Лицо старушки было в морщинах, а глаза глубоко запали. Она меня сразу узнала. Прослезилась, поцеловала, назвала спасительницей. Ее, тоже модно сшитый, хотя и байковый, халат был, видимо, неудобен. Путаясь в длинных полах, она направилась к двери, заявив, что хочет угостить меня чайком. Вид у нее был испуганный, оробелый.
— Мамочка, мы еще успеем… — громко сказала Мария Семеновна. Старушка мгновенно смолкла. В следующие минуты она только кивала седой головой в такт словам дочери, говорившей о красоте ванной комнаты, о каких-то «подлинных» карнизах.
Я, наконец, отважилась спросить, где остальные.
— Ларочка в консерватории, а муж дома… Михаил Юльевич! — звонко и, видимо, любуясь своим мощным голосом, позвала Мария Семеновна. И, когда не последовало ответа, она постучала в одну из дверей и, приоткрыв ее, сказала:
— К нам в гости пожаловал наш знакомый доктор…
— А, доктор?! — послышался неторопливый басок, и наконец появился сам глава дома — профессор, который теперь, без шубы, показался мне еще полнее.
Угощение было куда лучше, чем десять лет назад, — настоящий восточный плов с бараниной, торт, ликер к чаю. Трапеза сопровождалась натянутой беседой с мучительно длинными паузами. Очевидно, в прошлую встречу на улице Михаил Юльевич мне уже все о себе рассказал, а жена его успела все показать. Она уже много лет не работала. Говорить нам было не о чем. Анна Романовна заметно сгорбилась, постарела. Пытаясь налить мне чай, она пролила его на брюссельскую скатерть.
— Ну, кто тебя просит?! — рассердилась Мария Семеновна. — Не можешь, так не лезь!..
Она резко выхватила чашку из жилистых, сухих, дрожащих рук матери и сама налила мне чай.
