Публичные лекции о гомеопатии - Бразоль Лев Евгеньевич (книги хорошего качества TXT) 📗
(Рукоплескания)
Итак, центральная ось, около которой вертится весь спор, заключается в необходимости терапевтических наблюдений, и если отнять от терапии возможность опираться на терапевтические опыты и эксперименты, то на чём же тогда и может основаться всё здание научной терапии? Критериум для суждения о гомеопатической терапии должен быть тот же самый, который прилагается к суждению о действительности всякой другой терапии. Медицина ведь живёт не теорией и умозрёниями, а практикой и опытом, и может существовать лишь до тех пор, пока пациенты в неё верят и ищут от неё помощи, а в настоящее время, не подлежит сомнению, большое число опытных, сведущих, добросовестных и безупречных врачей по всему свету покидают старую школьную теорию, не видя в ней твёрдой помощи для своих больных, и находят якорь спасения в новой, свежей ганемановской терапии, полной самого широкого и светлого будущего, и также всем известно, что рядом с этим врачебным возрождением миллионы пациентов всевозможных общественных классов и состояний, с интеллигенцией во главе, повсеместно и в ежегодно увеличивающейся прогрессии, отвращаются от «аллопатии» и телом и душой предаются гомеопатии. Поэтому мы вправе требовать от представителей медицинской науки больше внимания и меньше пристрастия к нашему законному иску, а иск заключается в том, чтобы не отвергать гомеопатию без испытания и, буде испытание не выдержит критики, то не отделываться общими фразами, что мы-де пробовали и не помогло, а представить те отрицательные факты и подлинные протоколы опытов, на основании которых гомеопатия не заслуживает быть принятой в лоно научной медицины. А буде испытание подтвердится, то мы требуем признания за гомеопатией гражданских прав на мирное существование и развитие под сенью университетских стен и правительственных учреждений.
(Рукоплескания)
Когда однажды голландский посланник рассказал сиамскому королю, что в его родине в холодное время года замерзает вода и делается настолько твёрдой, что в состоянии выдержать слона, то король ему возразил: «До сих пор я верил всем твоим странным рассказам о твоей родине, потому что считал тебя здравомыслящим и добросовестным человеком; теперь же я вижу, что ты лжёшь!.». (Смех) Гомеопаты находятся в положении голландского посланника перед сиамским королём. (Рукоплескания) Что он мог сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить поездку в Голландию и на месте убедиться в достоверности его показаний. Что мы можем сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить честное и добросовестное испытание по всем правилам науки и удостовериться в истине нашего учения. В настоящее же время вопрос поставлен так, что сиамские короли науки не признают гомеопатии, потому что не верят в неё, а не верят в неё, потому что не желают её испытать, а не желают её испытать, потому что не верят в неё — и в этом заколдованном круге вращаются, как белка в колесе. Из этого неестественного положения только один выход — это иметь нравственное мужество посмотреть в телескоп, чтобы увидеть спутники Юпитера, т. е. произвести эксперименты по правилам науки. (Рукоплескания) О многочисленных, многосложных и разнообразных причинах, отчего это не делается, я сегодня умолчу, потому что это не входит в программу настоящей беседы, но оставляю за собой право коснуться этого вопроса в одной из следующих моих бесед.
Возвращаясь к вопросу о дозе, я должен указать на факт, знакомый, вероятно, большинству из вас. Вы хорошо знаете, что из числа врачей-гомеопатов, советами которых вам приходилось пользоваться, одни употребляют преимущественно низкие, другие — средние, третьи — высокие разведения, четвёртые придерживаются и тех и других, смотря по необходимости, откуда логически вытекает, что вопрос о дозе не составляет существенной стороны гомеопатического лечения. Это расхождение в дозологии нисколько не мешает им всем быть верными последователями Ганемана и истинными гомеопатами в строгом смысле слова, коль скоро они в своих терапевтических показаниях придерживаются руководящего закона подобия. Поэтому, если под названием «гомеопатического лекарства» подразумевается ясное и опредёленное представление о лекарственном веществе, действующем на больной организм в том же направлении, как и болезнь, то с выражением «гомеопатические дозы» не связано ровно никакого реального представления, потому что «гомеопатические» дозы колеблются в широчайших границах, начиная с нескольких капель крепкой тинктуры и кончая крупинками 30-го разведения или выше. Поэтому и противники наши, помышляющие уничтожить гомеопатию с лица земли, должны прежде всего опровергнуть или, по крайней мере, поколебать наши основные принципы, доказавши их нерациональность, а в вопросе о гомеопатических дозах они должны фактически доказать несостоятельность, прежде всего, низких и средних гомеопатических делений, во 1-х, потому что именно они находятся в наибольшем употреблении между врачами и неврачами, и, во 2-х, потому что доказанная несостоятельность низких делений a fortiori распространялась бы и на высокие, между тем как отрицание действительности 30-х делений ещё далеко не достаточно для отрицания возможной действительности низких и средних делений.
Что же касается рек, морей и океанов и вообще тех бесконечно больших цифр, посредством которых наши противники желают парализовать критическую способность своих слушателей и читателей, то я уже выставил им противовес в раньше приведённых соображениях и аналогиях. Нужно помнить, что природа как в бесконечно-великом, так и бесконечно-малом, не имеет никаких границ и недоступна человеческому пониманию и воображению. Для заключения позволю себе привести лишь по одному примеру бесконечно-малых величин и расстояний.
По вычислению Араго, если бы поместить Солнце на одну чашу весов, то для равновесия потребовалось бы на другую чашу 335 000 шаров, равных нашей Земле. А по вычислению Гумбольдта Луна находится на расстоянии 238 000 миль от Земли, и если бы поместить Землю с её спутником Луной в центр солнечного шара, то лунная орбита находилась бы внутри Солнца, окружённая значительным солнечным поясом. Это даёт некоторое представление о величине Солнца. Тем не менее, Солнце в сравнении с отдалёнными неподвижными звездами представляется не более, как маленькой песчинкой. О расстоянии этих неподвижных звёзд можно составить себе слабое понятие, если вспомнить, что свет проходит в секунду 40 000 миль; тем не менее, по вычислению астрономов, есть настолько отдалённые звёзды, что свет от них требует нескольких тысяч лет для прохождения до Земли; а может быть, есть и такие звёзды, свет от которых ещё не успел достигнуть нашей планеты. Эти представление о величине и расстоянии совершенно недоступны человеческому пониманию, но, тем не менее, принимаются как факт точнейшей из всех наук — астрономией. Отчего же непонятность или недоступность человеческому уму представления о действительности бесконечно-малых доз — что составляет факт опыта и наблюдения — могла бы служить причиной их отрицания?
Для того, что бы дать вам бледное представление о величине конечных частиц, на которые распадаются лекарственные вещества при их последовательном растирании и разведении, приведу следующий пример, заимствованный мной у Крукса.
На основании существующих вычислений, стеклянный шар, имеющий 13,5 сантиметров в поперечнике, т. е. величиной с большой апельсин, вмещает в себе более квадриллиона (1.000000.000000.000000.000000) молекул. Если взять радиометр такой величины, т. е. шар с разреженным внутри воздухом до 1/1 000 000 — й атмосферы и пробуравить его посредством электрической искры, то образуется тончайшее микроскопическое отверстие, которое, однако, достаточно велико для того, чтобы доставить свободный пропуск снаружи внутрь молекулам внешнего воздуха. Внешний воздух устремляется внутрь и приводит во вращательное движение крылья радиометра. Теперь, если допустить величину молекул таковой, что в каждую секунду времени через это микроскопическое отверстие может проникнуть сто миллионов молекул, то, спрашивает Крукс, как вы думаете, сколько потребуется времени для того, чтобы этот радиометр наполнился воздухом? Час, день, год или столетие? Нет, гораздо больше — целая вечность; во всяком случае, такой период времени, который не может быть охвачен человеческим воображением. Если допустить, что этот разреженный шар неразрушим и что он был пробуравлен при возникновении Солнечной системы, что он потом существовал в бесформенный период сначала образования Земли, а потом и всех её чрезвычайных геологических переворотов, что он был свидетелем появления первого и будет свидетелем исчезновения последнего человека на Земле; если предположить, что он будет существовать до тех пор, пока Солнце, по мнению астрономов, через 4 000 000 столетий от своего образования обратится в пепел, допустивши всё это, то и тогда ещё этот шар за весь этот необъятный период времени не наполнится своим квадриллоном молекул, полагая, как выше сказано, что в каждую секунду времени проникает через микроскопическое отверстое сто миллионов молекул. Но что же вы скажете, продолжает Крукс, если, пробуравив теперь этот шар на ваших глазах, я вам скажу, что весь этот квадриллион молекул устремляется в шар, т. е. последний наполнится воздухом раньше, чем вы успеете покинуть эту аудиторию? И так как величина отверстия и количество молекул остаются неизменными, то этот кажущийся парадокс объясняется только бесконечной малостью величины самых молекул, вследствие чего они устремляются через отверстие в количестве не ста миллионов (100 000 000), а в неизмеримо большем количестве, по крайней мере 300 триллионов (300.000000.000000.000000) в секунду.
