Мысли и сердце - Амосов Николай Михайлович (читать книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Я думаю: «Конечно, быстро бы надоело. Вы, наши советские женщины, даже не представляете, какие огромные успехи вы сделали. И как вы неизмеримо умнее и интереснее женщин с Запада. Зачем, например, моей жене работать? Прислуги нет, масса дел, а она из клиники приходит позднее меня. Устает, ругается, но перейти на легкую работу — ни за что! Не интересно, видите ли. Правильно делает. Молодец!»
— Умом я сразу понимала, что любовь моя безнадежна. Умом — да, а сердце верило.
Воображала семейную жизнь. Будто произошли какие-то катастрофы и его жена куда-то исчезла... Всякие картины были, в том числе и жестокие. А потом тряхнешь головой, чтобы все рассыпалось: «Дура!»
Одно время мне казалось, что он меня любит. Я познакомила его с некоторыми моими друзьями и вижу — ревнует. Обрадовалась! Но Саше они, мои друзья, не понравились. Помню, сказал: «Мелочь». Может, я допустила ошибку? Не знаю.
Замолчала, грустная. Я тоже молчу. Прошла минута.
— Ирина Николаевна, может быть, дорасскажете?
Махнула рукой. Очень выразительны могут быть жесты. Голос с надрывом, как у хорошей артистки.
— Нечего досказывать.
Подождала и решила все-таки продолжать.
— Недолго мы были счастливы. Если это можно назвать счастьем. Краденое счастье — вы понимаете?
Ассоциации. Воспоминания. Понимаю.
— Я не могла за ним угнаться, хотя старалась, читала. Стала замечать, что он молчит и думает о другом. Я ведь люблю поговорить. Но иногда внезапно остановлюсь и вижу — не то. Смотрит куда-то в пространство. Моментально заметит — и снова ласковый, внимательный. Но я все понимаю. Думаю — «уходит». Знаете, во сне так бывает — кто-то бесконечно дорогой удаляется, начинает таять, а ты бежишь и руки протягиваешь, кричишь. Ушел! Падаешь в изнеможении, с плачем и... просыпаешься. Потом долго ходишь под впечатлением сна. Вот так и я сейчас. Только уж не проснусь.
Вздохнула.
Я молчу. Что скажу? Не выработалась у меня профессиональная привычка утешать убитых горем родственников. Мне их очень жаль, но слова я нахожу с трудом. А она продолжает:
— Собственно, это конец истории. Он совпал с его болезнью или с ухудшением, как вы говорите. Но дело, по-моему, не в том.
Я вспомнил письмо Саши, разговоры с ним, трактовку любви.
— Вы ошибаетесь. Это могло иметь прямое отношение к его здоровью. Я не верю в идеальную любовь у взрослых людей.
Про себя: «Он просто не мог. Отсюда — мысли о неполноценности. Стремление отдалиться. Да и само охлаждение — это тоже связано с физическим состоянием. Интересно другое — как было в интеллектуальном плане? Спрошу».
— Ну, а как двигалась ваша собственная работа?
— Я работала усердно. Конечно, когда он стал отдаляться, работоспособность понизилась. Все думаю о Саше. Вообще если я что и сделаю, то это будут его мысли, мое только оформление. Как только почувствовала отчуждение, постаралась сразу же изменить и свое поведение. Перестала говорить о чувствах, избегала малейших нежностей. Веду себя как друг. Мне кажется, он доволен этим. Помолчала.
— Михаил Иванович, скажите правду, что будет с Сашей? Поймите, что это не только личное. Любовь была, прошла — ничего не поделаешь. Но ведь он незаурядный человек, может быть, гениальный.
— Ну это уж вы махнули!
— Нет, не махнула. Я разговаривала с математиками — они его высоко оценивают. А широта идей? Техника, медицина, психология, социология, искусство — всюду вносит что-то свое и интересное.
— Не будем спорить об определениях. Гений или просто очень способный человек — так ли это важно? Главное, что он многое может дать для науки.
— Хорошо. Так будет ли у него для этого здоровье?
— Скажу правду. Не знаю точно, но не думаю, что он будет здоров. Вяло текущий ревматизм, вторичные изменения в печени — их нельзя вылечить клапаном. А может быть, и можно? Наша наука приблизительна. Не уверен я и в самом клапане — будет ли он достаточно прочным, чтобы служить много лет? Может быть, он прорастет живой тканью и прочность его увеличится, а может быть, наоборот, пластик будет рассасываться? На три-пять лет клапана должно хватить. А за это время будем искать новые клапаны, новые средства против ревматизма. Делается это не так быстро, как хотелось бы, но все-таки двигается.
— Как же он должен жить?
— Под колпаком. Я полагаю, самое важное для него, чтобы он мог думать и писать. Физическая нагрузка должна быть строго дозирована, так же как и эмоции. Волнения вреднее, чем простуда. Само творчество связано с душевными переживаниями, но это ему не запретишь.
Я смотрю на нее внимательно. Понимает ли, что это адресуется ей? Что любовь для него непозволительная роскошь? Она убавит его возможности в науке. Как все несведущие люди, Ирина думала, что клапан сделает Сашу здоровым. И конечно, надеялась, что любовь вернется. А тут я такое говорю. Ничего не поделаешь. Я не вправе обольщать ее. Достаточно, что не передаю письмо. Мне она может и не поверить... Если не хочет. А она, конечно, не хочет.
— Хорошо. Все ясно. Что же вы посоветуете мне?
Теперь я имею право подумать. Так и сказать — «откажись»? Грубо. Обнадежить? Не хочу. Хотя надежды у нее определенно есть. Физические силы вернутся, и любовь может вспыхнуть вновь. Не такая, как сначала, но все же. Это зависит от ее ума. Красоты и, наверное, всего прочего у нее достаточно. Но если она бездарна — безнадежно. «Ты очень хороша, но мне какое дело...». Отвечу, как думаю.
— Я не считаю, что вы должны строить свою жизнь с расчетом на его любовь. Если даже он любит, то проживет едва ли долго. Надейтесь на себя. В жизни есть два крепких якоря — работа и дети. Все остальные невзгоды можно перенести.
— Но у меня нет этих якорей. Я еще не уверена в работе и не имею ребенка, хотя очень хочу. Что же мне делать?
— Бороться. Прежде всего — войти в свою работу. Она очень интересна, мне кажется. Нужно думать и думать о ней, тогда будут открываться все новые горизонты. Простите, я говорю затасканными словами, других не придумаю. А ребенка нужно родить.
— Как? Ни с кем другим я не могу быть. Просто физически не могу.
Странные существа — женщины. Мне непонятно это «просто не могу».
— Тогда возьмите чужого, только маленького. Я уверен, что человек на девяносто процентов определяется воспитанием, поэтому свой или чужой — все равно.
— Легко сказать. Нет, я еще подожду пару лет.
— Конечно. У вас еще есть время. Но помните о «шагреневой коже».
— Не буду благодарить за советы. Это я знаю сама. Но мне трудно жить. Вы понимаете — нет у меня какого-то стержня. Завидую вам, завидую даже Саше, несмотря на все. Завидую многим знакомым женщинам — просто обыкновенным женам, имеющим мужа и детей. Все вы знаете, что хотите, а я — нет. Так, блуждаю от огонька к огоньку.
— Что ж, дорогая, тем хуже для вас. Все мы, которым вы завидуете, просто убедили себя, что это и есть благо. Если вы не последуете за нами, а будете без конца сомневаться, плохо будет к старости. Нужно выбирать...
— Буду стараться.
Пауза. Все сказано. Час прошел. Даже на пять минут больше. Удастся ли остановить кровотечение? Не знаю. Где-то внутри чувство — удастся. Но я не верю предчувствиям. Сколько раз они обманывали меня!
— Ирина Николаевна, я пойду в операционную. Хотите — сидите здесь, хотите — идите снова в лабораторию и ждите там.
Намек поняла. Встала. Лицо и взгляд сложны. Горе, обида — что не понята и не утешена. А может, мне кажется? Просто устала от всего. Как хочет.
Я проводил ее в лабораторию. В коридоре пусто. Вернулся в кабинет и выкурил сигарету.
В общем, она такая же, как Рая.
Снова этот коридор, лестница. Совсем ночь. В клинике тихо. Только в ординаторской слышится разговор. Конечно, Олег же не может говорить тихо.
Сколько я еще буду здесь ходить? Может, уже все в порядке? Едва ли. Большая хирургия отучила меня от оптимизма. Все нужно вырывать силой, зубами. Зайти к Рае? Нет, как-то неловко. Разговаривал с одной, а теперь утешай другую. Ну и что? Ведь это же Саша натворил, не я. А ты теперь соучастник. Ничего не поймешь. Проблема добра и зла.