Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом - Тейлор Джилл Болти
Я чувствовала такой отрыв от своей способности с минимальной живостью управлять собственным телом, что даже не думала когда-нибудь снова добиться нормальной работы этого набора клеток. Интересно, не правда ли, что, хоть я и разучилась ходить, говорить, понимать человеческую речь, читать, писать и даже переворачиваться на бок, я знала, что я в порядке? Интеллектуальное сознание левого полушария больше не подавляло во мне врожденного понимания своего единства с чудотворной силой жизни. Я знала, что стала другой, но мое правое полушарие ни разу не указало мне на то, что я стала "меньше", чем была ранее. Я была существом, состоящим из света, излучающего жизнь. Независимо от того, были ли у меня мозг и тело, способные связать меня с миром других, я воспринимала себя как шедевр клеточной жизни. В отсутствие негативных суждений левого полушария я ощущала себя совершенной, цельной и прекрасной ровно настолько, насколько я есть.
Вас, быть может, удивляет, как это я не забыла всего, что произошло. Напомню, что, несмотря на свою нарушенную психику, я не лишилась сознания. Наше сознание создается множеством программ, работающих одновременно. Каждая из них добавляет новое измерение к нашей способности воспринимать объекты окружающего трехмерного мира. Хотя я и утратила сознание левого полушария, в котором был центр моего "я", позволявший мне ощущать себя как нечто твердое и отдельное, отличное от вас, у меня сохранилось сознание правого полушария и сознание клеток, из которых состоит мое тело. Хоть один из наборов программ (тот, что постоянно напоминал мне, кто я, где я живу и т. п.) перестал работать, другие части меня оставались в полном сознании и продолжали обрабатывать информацию, поступающую в текущий момент времени. В отсутствие обычного преобладания левого полушария над правым на первый план выступили другие части моего мозга. Программы, которые ранее подавлялись, теперь могли свободно работать, и я больше не была скована свойственной мне прежде трактовкой собственного восприятия. Отключение сознания левого полушария привело к перемене характера, и теперь главным было по-новому воспринимавшее мир правое полушарие со своим характером.
Однако, по рассказам других, я пришла в тот день в самое прискорбное состояние. Я стала похожа на новорожденного, еще не понимающего, что означают различные внешние раздражители, действующие на его органы чувств. Было ясно, что я воспринимала эти раздражители болезненно. Звуки, достигавшие моих ушей, били по мозгам так, что я не отличала человеческую речь от шума, на фоне которого она раздавалась. Мне казалось, что все окружающие шумят одновременно, и их голоса резонировали у меня в голове, как стая непрерывно грызущихся зверей. При этом мне казалось, что мои уши утратили надежную связь с мозгом, и я чувствовала, как между раскатами треска просачивается, ускользая, важная информация.
Я хотела как-то донести до окружающих: "От того, что вы будете кричать громче, мне не будет легче вас понять! Не надо меня бояться. Подойдите ближе. Будьте мягче со мной. Говорите медленнее. Проговаривайте слова отчетливее. Еще раз! Пожалуйста, попробуйте еще раз! М-е-д-л-е-н-н-е-е. Будьте так добры. Будьте мне спасением. Поймите, что я не глупый зверь, а раненый. Я беззащитна, у меня путаются мысли. Неважно, сколько мне лет, неважно, кто я, протяните мне руку помощи. Уважайте меня. Я здесь. Найдите же меня".
Когда в то утро я занималась организацией собственного спасения, я ни разу не задумалась, что могу остаться до конца своих дней полным инвалидом. Но где-то в глубине моего существа разум чувствовал себя настолько оторванным от тела, что я искренне верила: я никогда не смогу втиснуть свои жизненные силы обратно в оболочку своей кожи и никогда не научусь управлять сложнейшими системами клеточной и молекулярной структуры своего тела. Я чувствовала себя зависшей между двух миров, застрявшей между двумя совершенно противоположными уровнями бытия. Боли, испытываемые моим раненым телом, любые попытки которого взаимодействовать с окружающим миром проваливались самым жалким образом, были для меня настоящим адом, и в то же время мое сознание парило в состоянии вечного блаженства, которое было для меня раем. И наконец, где-то очень глубоко я еще испытывала трепет и восторг от сознания того, что осталась жива!
Глава 8
Интенсивная неврологическая терапия
Когда занимавшиеся мной врачи убедились, что я больше не требую неотложной помощи, меня перевели в отделение неврологической интенсивной терапии. Я знала только, что справа от меня в той же палате лежала другая пациентка, я лежала ногами к двери, а по левую руку от меня была стена. Помимо этого я мало что осознавала, за исключением того, что мои голова и правая рука продолжали болеть.
Я воспринимала людей как сгустки концентрированной энергии. Врачи и медсестры были для меня массивными скоплениями мощных энергетических лучей, то появлявшихся, то исчезавших. Я чувствовала, как на меня напирает окружающий мир, не понимающий, как со мной общаться. Поскольку я не могла ни говорить, ни понимать речь, я безмолвно сидела на обочине жизни. Кажется, мне причиталось по доллару за каждый из тех неврологических осмотров, которым меня подвергли за первые двое суток. Люди заходили ко мне в палату, что-то прощупывали, чем-то кололи, снова и снова добывая неврологические данные. Эти нескончаемые манипуляции совершенно лишили меня сил. Мне было бы лучше, если бы врачи объединили усилия и поделились друг с другом уже полученными данными, избавив меня от повторных осмотров.
Благодаря тому что теперь во мне преобладало сознание правого полушария, у меня обострилась способность сопереживать чувствам окружающих. Хотя я и не могла понять ни единого слова из того, что они говорили, я понимала массу вещей по выражениям их лиц и жестам. Я очень внимательно следила за влиянием разных людей на мой запас энергии. При этом я поняла, что одни люди прибавляют мне сил, а другие отнимают. Одна из медсестер была очень внимательна к моим потребностям. Тепло ли мне? Дать ли мне воды? Испытываю ли я боль? Естественно, под ее опекой я чувствовала себя в безопасности. Она устанавливала со мной зрительный контакт и явственно создавала для меня пространство, способствующее успешному лечению. Другая сестра, никогда не устанавливавшая со мной зрительный контакт, шаркала ногами, как будто сама страдала от болей. Эта женщина приносила мне поднос с молоком и желе, но при этом не замечала, что я не могу открыть упаковки своими руками. Я была ужасно голодна, но она не обращала внимания на мои потребности. Разговаривая со мной, она повышала голос, не понимая, что я не глухая. Учитывая мое положение, меня пугало ее нежелание наладить со мной контакт. Под ее опекой я не чувствовала себя в безопасности.
Доктор Дэвид Грир был добрым и внимательным молодым человеком. Он искренне сочувствовал моему положению и, несмотря на свою напряженную работу, находил время на то, чтобы иногда, склоняясь к моему лицу, тихим голосом разговаривать со мной. Он касался моей руки, чтобы уверить меня, что я буду в порядке. Хотя я и не понимала его слов, мне было ясно, что он занимается мной. Он понимал, что я не глупая, что я просто инвалид. Он относился ко мне с уважением. Я всегда буду ему благодарна за его доброту.
В тот первый день мое состояние менялось и в чем-то, хотя и далеко не во всем, быстро изменилось к лучшему. Полное восстановление заняло годы, но некоторые части моего мозга оставались неповрежденными и бодро взялись за попытки разобраться в тех миллиардах бит данных, из которых состоит информация о каждом текущем моменте. Самым заметным отличием моих когнитивных ощущений после инсульта от тех, что были до него, стало удивительное безмолвие, поселившееся в моей голове. Не то чтобы я больше не могла думать, я просто думала по-другому. Возможности общения с окружающим миром были для меня отрезаны, речевые функции и последовательная обработка информации ― тоже. Все, что мне оставалось, ― это по кусочкам собирать обрывки воспринимаемых сведений, а затем не спеша обдумывать смысл своих ощущений.
