Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков - Александрова Эмилия Борисовна

— Помилуйте, мессер Леонардо, — пролепетал Фило, — вы клевещете на себя…

Горькая усмешка тронула губы ученого. Эти странные незнакомцы слишком добры к нему! Всю жизнь он только и делал, что обманывал чьи-нибудь ожидания. Отец мечтал видеть его богатым и уважаемым коммерсантом. Но сын не умножил наследства, оставленного ему родителем, предпочитая умножать свои знания. Он и при дворе мог бы добиться многого — стоит лишь захотеть! Но от него ждут умения низко кланяться, он же склоняется только над числами. Так кто он после этого в глазах людей практических и здравомыслящих? Разве не дурачок?

Фило и Мате переглянулись. Им вспомнились странные слова Фибоначчи, сказанные там, у ямы. Так это была не шутка! Он и в самом деле называет себя дурачком! Но зачем? Зачем он это делает? Для чего повторяет мнение невежественных обывателей, которые не в состоянии отличить настоящего ученого от какого-нибудь шарлатана?

Фибоначчи растроганно кашлянул. Они так горячо спрашивают… Но что еще ему остается? Протестовать? Спорить? Драться? С кем? Неужели они не видят, что это дети, темные, неразумные дети! Не лучше ли притвориться, будто окрестил себя дурачком сам? Впрочем… чаще все-таки он называет себя Фибоначчи-притворщиком. Это прозвище ближе к истине. Он так и подписывается: Фибоначчи-биголло, [34] Фибоначчи-биголозио…

Леонардо говорил сбивчиво, но в словах его было столько доброты, столько мудрого благородства, что Мате стало стыдно за свою недавнюю вспышку.

«Бедный Фибоначчи, — подумал он, — и угораздило его родиться на несколько столетий раньше, чем следовало! В сущности, он здесь такой же диковинный гость, как я и Фило, с той разницей, что мы в любую минуту можем вернуться в свое двадцатое столетие, а он обречен оставаться тут, навсегда прикованный к чужому, темному веку. Как Прометей к скале…»

Мате чуть не заплакал, представив себе Фибоначчи, прикованного к мрачному утесу тяжелой нагрудной цепью. Но в это время Леонардо заговорил о своей подписи, и забывчивый коллекционер с ужасом вспомнил, что так и не получил долгожданного автографа.

Он торопливо вытащил из кармана блокнот, шариковую ручку и срывающимся голосом попросил мессера Леонардо написать ему что-нибудь на память.

Фибоначчи задумчиво повертел перед глазами голубую пластмассовую палочку, потом перевел испытующий взгляд на ее хозяина…

«Ну вот! — с беспокойством подумал Фило. — Этот неосторожный Мате опять все испортил. Сейчас начнутся вопросы и…»

Он понапрасну тревожился: вопросов не последовало. Фибоначчи написал несколько строк и отдал блокнот обратно.

Мате себя не помнил от радости. Он уже собирался разразиться благодарственной речью, но услышать ее мессеру Леонардо так и не пришлось. Бушующий по соседству карнавал в одно мгновение заполонил улицу, оттеснил их друг от друга и разлучил навсегда…

Долго, дотемна, блуждали Фило и Мате по городу, разыскивая дом Фибоначчи. Тщетно! Тот как сквозь землю провалился.

Окончательно измаявшись, они присели на ступеньки какой-то церквушки, и тут только Мате вспомнил, что так и не успел спросить у мессера Леонардо ни о геометрических задачах, ни о кубическом уравнении. Отчаянию его не было границ.

Успокаивая безутешного товарища, Фило истощил все доводы и в конце концов рассердился.

— Как вам не стыдно! — кипятился он. — Какое у вас право роптать на судьбу? Ведь вы все-таки получили автограф, не то что я…

Вдруг он остановился и прислушался. Невдалеке послышалась знакомая песенка о дураках.

— Жонглер! — тотчас узнал Фило. — Это его голос. Ну, теперь он от меня не уйдет!

Темная стена противоположного дома осветилась пляшущим розовым светом, и вскоре из-за угла вынырнула стройная фигурка с зажженным факелом над головой. Фило подошел к гимнасту и вступил с ним в переговоры.

— Ну что? — спросил Мате, когда спутник его вернулся на прежнее место, а юный комедиант, раскланявшись, двинулся дальше.

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — загробным голосом доложил Фило, — за исключением пустяка: он не умеет писать.

— Кажется, это не слишком его огорчает, — сказал Мате.

И, словно отвечая ему, вдали опять зазвучала задорная песенка: «Эй, шуты и скоморохи, дурачки и дуралеи, вы совсем не так уж плохи, многих умников мудрее!»

Мелодия становилась все глуше, дальше и наконец смолкла совсем.

— Ушел, — вздохнул Фило.

— Ушел, — повторил Мате. — Канул в свое глубокое средневековье. Не пора ли и нам с вами обратно в двадцатое столетие?

— В самый раз, но не прежде все-таки, чем вы прочитаете, что написал вам мессер Леонардо.

Мате с досадой хлопнул себя по лбу. Какой же он болван! Несколько часов держать у себя автограф Фибоначчи — и даже не взглянуть на него!

Он вытащил из заднего кармана джинсов электрический фонарик, который не зажигал из боязни напугать суеверных пизанцев, и, с двух сторон загораживая собой пучок ослепительного света, филоматики прочитали: «Людям будущего от Леонардо Пизанского, именуемого также Фибоначчи-дурачком и Фибоначчи-притворщиком».

— Вот так история! — опешил Фило. — Выходит, он все-таки догадался?

Мате раздумчиво покачал головой:

— Трудно сказать. То ли догадался, то ли просто подумал о людях, которые поставят числа Фибоначчи на службу человечеству… Мы, во всяком случае, этого никогда не узнаем. Да и так ли это важно? Мне почему-то кажется, что мессер Леонардо оставил нам загадки куда более значительные. Если бы разгадать хоть одну!

Домашние итоги

(В гостях у Мате)

БУЛЬ БУЛЮ РОЗНЬ

Мате подвел друга к одноэтажному деревянному особнячку на тихой замоскворецкой улице.

— Вот и моя берлога!

Он поднялся на крыльцо, пошарил в карманах в поисках ключа и вставил уже зубчатый металлический стерженек в прорезь английского замка, но Фило остановил его:

— Погодите… Постоим еще немного на улице.

— Позвольте узнать — зачем? — спросил Мате, насмешливо поблескивая своими острыми глазками.

— Просто так. Люблю старую Москву.

Мате сложил руки на груди и прислонился к облупившемуся столбику крыльца, нетерпеливо похлопывая себя ладонью по рукаву. Фило с преувеличенным вниманием рассматривал свои кеды, потом внезапно спросил:

— А он вправду не кусается?

— Кто?

— Можно подумать, вы не знаете? Бульдог, разумеется.

— Ах, бульдог! — соизволил наконец понять Мате. — Но я вам уже двадцать раз говорил: Буль — в некотором роде исключение. Он совсем не злой, к тому же удивительно чуткий. Мои друзья — его друзья…

— Возможно, но… знает ли об этом он?

— Ну вот что, — решительно заявил Мате, — хватит комедию ломать. Одно из двух: или вы с ним подружитесь, или…

— Или он меня съест. Это вы хотели сказать?

Но Мате, который успел уже открыть дверь, бесцеремонно втолкнул собакобоязненного филолога в темную прихожую, где тотчас налетело на него что-то плотное, упругое, шумно дышащее… Фило обмер, но Буль, обнюхав гостя, радушно ткнулся тупым влажным носом в его пухлую руку.

А спустя минуту, миновав захламленный коридор, где Мате так и не удосужился зажечь лампочку, и, очутившись в еще более захламленной комнате, Фило увидел мускулистого, облитого гладкой лоснящейся шерстью крепыша и вынужден был признать, что пес действительно хорош. Вот только морда некрасивая, но, в конце концов, что такое красота? Разве не относительное понятие?

По этому поводу ему вспомнилось размышление о кенгуру, вычитанное недавно в одном путевом очерке.

— Увидав кенгуру впервые, пишет автор, останавливаешься в недоумении. Что за нелепое создание! Узкие плечи и широкий, увесистый зад. Короткие передние лапы и длиннющие — задние. Маленькая головенка, мощный хвост и в довершение всего — дурацкая сумка на животе… В общем, сплошная дисгармония. Увидав, однако, кенгуру вторично, чувствуешь, что относишься к этому странному животному уже гораздо терпимее. А через некоторое время, встретив на улице лошадь, ловишь себя на мысли, что ей вроде бы чего-то не хватает…