Французский «рыцарский роман» - Михайлов Андрей Дмитриевич (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
Au desreignier par grant esfors
Geta un bret let et orrible.
(v. 7852—7853)
С большими подробностями и в какой-то мере большим поэтическим вдохновением описывает автор иные сцены. Многие из них стоят на грани сатирических зарисовок или таковыми и являются. Именно такой характер носит, например, описание приготовления героини к первой брачной ночи, где рассказано, как девушку раздевают, объясняют ей, как себя вести, советуют не слишком бояться и т. д. (ст. 2895—2918). И уж совершенно в традициях фаблио подана сцена спаивания гонца Галопена, везущего срочную депешу (ст. 3314—3360).
Как уже говорилось, Жан Майар проявляет повышенный интерес к мелким приметам повседневной жизни. Но он не бесстрастный бытописатель. Для него факты бытия обладают определенной эстетической ценностью. Таково, например, исключительное по подробностям, по выдумке и зримой красочности описание всяческой изысканной снеди, о которой вспоминает героиня, довольствуясь в глухом лесу коркой хлеба (ст. 1104—1162). Это описание, которое мы не приводим (оно потребовало бы теперь пространного кулинарного комментария), заставляет вспомнить некоторые пассажи Вийона, а также, пожалуй, Рабле и мастеров фламандского натюрморта.
Рядом с подобными вдохновенными гастрономическими описаниями рассказ о чувствованиях героев выглядит суховатым и поверхностным. Здесь Майар широко использует трафареты. Для поэта на первом месте зрительный образ, а не движение мысли или чувства. Именно такой поведенческой достоверностью отличается, например, и любовная сцена:
Quant li quens sa fame regarde,
Molt li demeure et molt li tarde
Qu’il soit avecques li couchiez;
Vers le chevez s’est aprouchiez,
Si se couche sanz pluz atendre;
Sa fame trueve blance et tendre,
Et quant sent la poitrine dure,
De sez deus bras li fait chainture;
Puis la baisa droit en la bouche,
A tant son cors au sien atouche.
(v. 2935—2944)
Здесь, как видим, нет воспроизведения мыслей; переживания героя переданы через жест, через движение, и вот как раз в таких описаниях Жан Майар был большим мастером. Как заметил Анри Куле, «переходя от «Безрукой» к «Роману о графе Анжуйском», переходишь от благочестивой повести к точному описанию реального мира» 15. Причем описание реальной действительности уже выдвигается автором как его основной творческий принцип.
Итак, рыцарский роман от первых памятников до книги Жана Майара проделал большой путь. Да и рыцарский ли роман повествование о графе Анжуйском и его дочери? Здесь нет не только бретонской феерии (впрочем, ее не стало в куртуазном романе уже давно), но нет, собственно, и рыцарских подвигов. Стоит ли говорить, что нет в этом романе и идеалов возвышенной любви, вообще .куртуазных идеалов, которые были «демифологизированы» также достаточно давно?
И тем не менее это произведение остается «рыцарским» романом, «рыцарским» в том смысле, что его героем все еще является рыцарь, хотя он уже не тот прекрасный юный королевич, какими были герои книг на артуровские сюжеты. И еще. При всем перераспределении функций отдельных жанров, что постоянно происходило на протяжении средних веков, куртуазный роман продолжал создаваться во вполне определенной социальной среде. Он ориентировался на ее вкусы, хотя они значительно изменились за эти без малого два столетия. Он отразил, таким образом, и изменение структуры этой среды, и существенные сдвиги в ее идеологии. Вполне очевидно, что роман находил читателей и в среде зажиточных горожан и клириков (подобно тому, как фаблио читались не только обитателями города, но и замка), но под воздействием иных литературных традиций (чего нельзя не учитывать) он все-таки сохранял основные свои жанровые приметы. Говоря об эволюции жанра и о ее итогах, нельзя забывать и о его устойчивости, при всей открытости его формы и восприимчивости к посторонним влияниям.
На «Романе о графе Анжуйском» Жана Майара традиция стихотворного рыцарского романа по сути дела обрывается. Лишь спустя 67 лет появляется новое значительное произведение в этом жанре (мы имеем в виду «Мелиадор» Жана Фруассара), и этот промежуток, даже для медлительного средневековья, огромен. В битвах при Креси (1346) и Мопертюи (1356) под градом стрел пеших лучников дрогнули и развалились не только сомкнутые ряды конных рыцарей, но и рыцарские идеалы. Задача, которую ставил перед собой Фруассар, была ясна и прямолинейна: напомнить об этих идеалах в кровавой круговерти Столетней войны, напомнить без особой надежды их возродить (таков же был и пафос его «хроник»). Если прозаический рыцарский роман, при всех трансформациях, которые ему пришлось пережить, просуществовал не только до эпохи книгопечатания, но и какое-то время пытался конкурировать — впрочем, безуспешно — с печатной книгой (о чем уже шла речь выше), то роман стихотворный закончил свою эволюцию много раньше; попытки Фруассара и его последователей были лишь более или менее удачными стилизациями и тонули в море прозы.
Если XIII столетие было временем возникновения и расцвета беллетристической прозы, то следующий век стал периодом ее полной победы. Мы говорим, конечно, о повествовательных жанрах средневековья, ибо в XIV в. начинается новый пленительный расцвет куртуазной лирики, связанный с именами Филиппа де Витри, Гильома де Машо, Эсташа Дешана, Фруассара, Кристины Пизанской, расцвет, в котором сквозь обостренную символику и морализм средневековья проглядывают предвестия Ренессанса.
Заключение
Французский рыцарский роман начал с больших объемов, многоплановых и многофигурных композиций. Это навязывалось ему, во-первых, источниками — античными и валлийскими (в латинской же передаче), но также — циклизирующими тенденциями в развитии эпоса (именно теперь завершалось сложение его поздних циклов). В первых романах выдерживался принцип рассказа о всей жизни героя (или героев), поэтому были возможны в нем и вставные эпизоды, и возвращения вспять (хотя бы как рассказы о прошлом, т. е. внефабульном) и т. п. Впрочем, такой сложной композиционной структуры, как в «Эфиопике» Гелиодора, рыцарский роман не знал никогда.
Уже начиная с «Энея» возникает тенденция к созданию более концентрированного и сжатого повествования. Интерес перемещается. В фокусе произведения оказывается личность с ее индивидуальной судьбой. И очень скоро — не вся жизнь протагониста, а ее один кульминационный эпизод, хотя этот эпизод может растягиваться на годы. Собственно, именно теперь рыцарский роман становится «романом», и уже можно говорить «об единой на всем протяжении романа волнующей интриге»*. От замкнутости бытия героя, ограниченного предельными моментами рождения и смерти, и открытости сюжета — в смысле потенциальной возможности не только его дальнейшей детализации, но и генеалогических достроек — в раннем рыцарском романе жанр приходит во время Кретьена к сюжетной замкнутости, исчерпанности интриги и открытости существования протагониста (ведь данный роман — это лишь его эпизод). Сконцентрированность произведения вокруг одного персонажа и одного кульминационного события сделала роман более компактным и отозвалась однолинейностью его композиции, отсутствием обратного развертывания, переплетения эпизодов и т. п. Вспомним в связи с этим замечание Т. Н. Тынянова: «Расчет на большую форму не тот, что на малую, каждая деталь, каждый стилистический прием — в зависимости от величины конструкции — имеет разную функцию, обладает разной силой, на него ложится разная нагрузка»[170].
