Набоков: рисунок судьбы - Годинер Эстер (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Так и случилось, что начало запойного увлечения Набокова Чернышевским по времени странно совпало с авральными действиями нового политического режима – Гитлер (в январе 1933 года назначенный канцлером Германии) начинает спешно выметать веймарские вольности: гражданские свободы, политическую оппозицию, расчищая место для «нового порядка». «Приход Гитлера к власти, – отмечает Бойд, – имел неожиданные последствия. Правое крыло русской эмиграции тут же заявило о себе. Сирина обвинили в том, что он, несмотря на русскую фамилию Набоков, утратил свою национальность в компании евреев из “Современных записок”: “Воспитанный среди обезьян, он и сам стал обезьяной”. … В конце марта 1933 года евреи уже стали главными жертвами обвинений, доносов и грабежей… Вера потеряла своё секретарское место. Нацисты начали официальный бойкот еврейских магазинов: у входа в каждый из них стоял солдат в военной форме8681 для отпугивания возможных покупателей; Набоков, вместе с одним из русских знакомых, разгуливал по улицам и специально заходил подряд во все еврейские магазины, которые ещё были открыты».8692
В мае в центре города запылали костры из книг и начались факельные шествия. По какому-то непонятному недосмотру Берлинскую городскую библиотеку, в отличие от университетской, эта чистка миновала, и Набоков теперь уже сам мог посещать её, продолжая собирать нужные ему материалы.8703 Причём параллельно заказывались и «толстенные книги русских путешественников», чтение которых, несомненно, не только доставляло ему истинное наслаждение, но и служило своего рода оградой, опорой, глубоким «тылом» его мира, противостоящим миру разного рода «тошнотворных» поветрий гражданской «дуры-истории» и её нелепых вестников. Похоже, что в замысле романа уже тогда наметился образ покровителя и учителя – отца героя, учёного-энтомолога, путешественника, благородного и мужественного человека, носителя подлинных ценностей, – образ, антиподный ложному кумиру Чернышевского.
Незадолго до этих событий, осенью 1932 года, футбольная команда русских эмигрантов играла, как сообщает Бойд, против «очень жёсткой команды немецких рабочих», и стоявший на воротах писатель Сирин был сбит с ног, потерял сознание, но вырвать из рук схваченный им мяч противникам так и не удалось. Два ребра были сломаны, пришедшая в больницу Вера решительно заявила, что с футболом пора кончать.8714
Что же побудило извечного голкипера Набокова, и в литературе неукоснительно стоявшего на страже классических образцов русского её наследия (что вовсе не исключало её же обновления и развития), – вдруг превратиться в форварда и ринуться гнать мяч будущей четвёртой главы «Дара» – «Жизнеописания Чернышевского» – в ворота всей его разночинной команды «шестидесятников», а также их болельщиков и последователей?
В своём монументальном «Комментарии», изданном в 2019 году, – компендиуме, подводящем итоги многолетних исследований «Дара», – А. Долинин следует давно устоявшемуся мнению, что ««самое раннее свидетельство о начале работы над «Даром» содержится в письме Набокова Г.П. Струве от 23 августа 1933 года, где он сообщал:8721 «…задумал новый роман, который будет иметь непосредственное отношение – угадайте, к кому? – к Чернышевскому! Прочёл переписку, “Что делать?” и пр., и пр., и вижу теперь перед собой как живого забавного этого господина… Книга моя, конечно, ничем не будет смахивать на преснейшие и какие-то, на мой вкус, полуинтеллигентные биографии “романсэ” ала Моруа».8732
На собственный вопрос: «Почему же Набоков, до тех пор не выказывавший никакого интереса к отечественной истории и чуравшийся общественно-политической тематики, вдруг решил обратиться к документальной прозе и сделать своим героем Чернышевского – икону как советских коммунистов, так и “социалистов-общественников” в эмиграции?», – Долинин отвечает, что это могло случиться с Набоковым просто «по воле случая», «неожиданно для него самого», подобно романному его герою Фёдору Годунову-Чердынцеву, который походя, из минутного любопытства, захватил в книжной лавке советский шахматный журнальчик с портретом Чернышевского и выдержками из его студенческого дневника. Чтение этого юношеского опуса так позабавило Фёдора, что он срочно решил взяться за биографию Чернышевского. «Вполне вероятно, – делает вывод Долинин, – что примерно таким же образом идея книги о Чернышевском зародилась и у самого Набокова».8743 Причём особо отмечается, что толчком, триггером могла в данном случае оказаться заметка В. Ходасевича, появившаяся в парижской газете «Возрождение» 13 июля 1933 года (мнение, также давно кочующее из издания в издание). Назвав свою заметку «Лопух», Ходасевич процитировал два коротких отрывка из дневника Чернышевского (полностью изданного в Советском Союзе ещё в 1928 году) и обнаружил в них семена того «социалистического лопуха», который давно и махрово расцвёл в советской литературе, – и как бы заново поразился, что «этот человек состоял (да и до сих пор состоит для многих) в числе “властителей дум”».8754 Нет сомнений, что «мысль Ходасевича о генетической связи писаний Чернышевского с современной советской литературой»8765 была близка Набокову, но что она была для него новой и «дала толчок набоковскому замыслу»,8776 – не подтверждается ни хронологически, ни по существу. Бойд, как уже выше указывалось, уверенно датирует начало библиотечного периода работы Набокова январём 1933 года, – да и как бы он смог одолеть столь огромный, перечисленный им в письме материал, начни он читать хоть в самый день публикации заметки Ходасевича, и вдобавок, всего за месяц с небольшим, ещё и умудриться «увидеть перед собой как живого» объект своего исследования?
Вероятнее всего, здесь угадывается давно назревавший анамнез идеи: ведь в эмиграции кругом общения Набокова была в основном разночинная интеллигенция, и ему иногда оставалось только дивиться, насколько сохранен пиетет по отношению к Чернышевскому в этой среде. Устами представительствующего за него персонажа – поэта Кончеева – автор пытается объяснить это тем, что «во время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что успевают схватить … кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно забытого родственника. “Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно унесён в эмиграцию вместе с другими, более нужными вещами”».8781
Не случайно разговор о Чернышевском в романе происходит уже в первой главе, и заводит его (на излюбленной Набоковым грани пародии) персонаж по фамилии Чернышевский (Александр Яковлевич – из столетнего стажа выкрестов, с фамилией, дарованной отцом-священником знаменитого отпрыска). Он и излагает стереотипное в эмигрантской среде мнение о «великом революционере», предлагая Фёдору написать его биографию. И Фёдор, в конце концов, напишет, но совсем не такую, как ему предлагалось, – определив свою задачу как своего рода «упражнение в стрельбе». Другое дело, что до поры до времени, отдавая себе отчёт, на какое рискованное предприятие он идёт, скрытный, осторожный автор романа не очень-то спешил показывать весь спектр своих мотиваций и целей. И уж точно, во всяком случае, замысел этой чудовищно трудоёмкой, прямо-таки каторжной работы не мог родиться всего на всего от какой-то одной статейки в советском шахматном журнальчике, как, опять-таки, сплошь и рядом, чуть ли не автоматически, инерционно, повторяется в ряде филологических исследований.8792 Хотя журнальчик такой действительно существовал, и Набоков, оказывается, даже много лет спустя помнил его выходные данные: назывался он «64: шахматы и шашки в рабочем клубе»; номер 13-14, вышедший 5 июля 1928 года, был юбилейным, – праздновалось столетие со дня рождения Н.Г. Чернышевского, «властителя дум» и провозвестника светлого будущего.8803 По этому случаю и была помещена в журнале небольшая статья некоего А.А. Новикова «Шахматы в жизни и творчестве Чернышевского» с портретом «выдающегося мыслителя и революционера» и «большого и настоящего любителя шахматной игры». В ней, среди прочего, приводились отрывки из студенческого дневника Чернышевского, в котором он выглядел вдвойне, до нелепости неуклюжим – и по части обращения с шахматами, и в мучительном косноязычии слога.881
