Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Сарнов Бенедикт Михайлович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
– Негодяй! Старый негодяй! Шутник проклятый! – вопила она, дрыгая в такт ударам маленькими ножками в малиновых штанишках.
К. И. взял ее за локотки и бережно опустил на землю. Глаза его сияли знакомым мне игровым огнем. Голос его был сама невинность:
– В чем дело, Лиля Юрьевна? Чем я провинился?
– Этот человек еще спрашивает? Он не знает, чем он провинился!
– Понятия не имею, – развел руками К. И.
– Хватит притворяться! – возмутилась Лиля Юрьевна. – Ведь вы дали мне вчера пачку горчичников?
– Дал, конечно, дал. Вы же жаловались на кашель.
– И не заметили, что это не горчичники, а мухоморы?
Заметить разницу невооруженным глазом было бы трудно. Мало кто помнит, как выглядел мухомор того времени – патентованная ловушка для мух, представлявшая собой серовато-коричневый прямоугольник, на оборотной стороне которого невзрачными черными буквами было напечатано слово «МУХОМОР». И только этим трудночитаемым названием мухомор на вид отличался от горчичника, такого же прямоугольного и серовато-коричневого, только на спинке у него красовалось столь же неразборчиво отпечатанное прозвище «ГОРЧИЧНИК». На рабочей стороне горчичника была нанесена пленка из сухой горчицы, тогда как рабочая сторона мухомора была покрыта тонким слоем уморительного яда для мух, внешне неотличимого от горчицы. Оба они благополучно соседствуют среди неотступных видений моего детства – вот я лежу, обклеенная горчичниками, и сладостная теплота прогоняет из моего горла надсадный кашель, а на столе рядом со стаканом теплого молока замочен в блюдечке серый прямоугольник мухомора, густо усыпанный трупами доверчивых мух.
К. И., видимо, тоже представил себе нечто подобное.
– А вы даже не удосужились проверить, что я вам дал? – взликовал он.
– Зачем мне было проверять? Я думала – вы порядочный человек. Я легла в постель и обклеила себе грудь и спину. Лежу и удивляюсь, почему не печет… Так и лежала, пока Витя не посмотрел. И как заорет: «Да это же мухоморы!»
– «Да это же мухоморы!» – повторил за Лилей Юрьевной совершенно счастливый К. И. – его игра удалась!
(Нина Воронель. Без прикрас. М., 2003)
Поскольку я тут упомянут как свидетель (отчасти даже участник) этого спектакля, свидетельствую: ничего этого не было.
Не было ни кокосового ореха, похожего на сушеную голову лысой обезьяны, ни скандала вокруг горчичников, которые шутник Корней Иванович подменил мухоморами, ни всего остального. Не только не было, но и не могло быть.
Не могла Лиля Юрьевна произнести эту фразу: «Слава, милая, вы не знаете, как открыть кокосовый орех?» – по той простой причине, что не только в то время еще не знала Славу, но даже и не подозревала о ее существовании. Познакомились мы с Лилей Юрьевной и Василием Абгаровичем Катаняном годы спустя, когда Воронели давно уже жили в своем Израиле. Но даже и тогда, когда мы не только познакомились с ними, но и стали постоянно бывать в их гостеприимном доме, у меня не повернулся бы язык кинуть ей эту фамильярную, амикошонскую реплику: «Мне бы ваши заботы, Лиля Юрьевна!» – даже и тогда не таков был характер и стиль наших отношений.
Могу также свидетельствовать…
Впрочем, никакие мои свидетельства тут не нужны, потому что этот процитированный мною текст разоблачает себя сам, самнеопровержимо свидетельствует, что так красочно изображенной в нем сцены на самом деле не было и быть не могло.
Попробуйте только представить себе такое: маленькая худенькая старушка, уцепившись одной рукой за плечо гиганта Корнея Ивановича, кулачком другой бьет его по лицу. Как это, интересно, она могла до его лица дотянуться? Подпрыгнула, что ли? А допрыгнув, повисла на его плече, держась за него одной рукой, ухитряясь при этом кулачком другой руки колотить его по лицу?
Исполнить такой сложный цирковой номер не смогла бы и юная, хорошо тренированная акробатка.
Или, может быть, Корней Иванович сам, ухватив ее за талию, приподнял и держал на весу, любезно предоставив ей таким образом возможность колотить по своему лицу кулачками?
И кто этот Витя, который сразу угадал, почему «горчичники» не действуют, и заорал: «Да это же мухоморы!»? Уж не Виктор ли Борисович Шкловский, о встрече с которым мечтал присоединившийся к нашей компании харьковский гость? Но каким образом Виктор Борисович мог ночью оказаться в Лилиной спальне? Нет, наверно, это был все-таки не он, а муж Лили Юрьевны Василий Абгарович. Но тогда не «Витя», а – «Вася»…
В отрывке, появившемся на страницах «Вопросов литературы», такого грубого и откровенного вранья вроде быть не могло. Ведь там Неля рассказывала о своих отношениях с Синявскими и Даниэлем, с которыми у нее отношения – и даже близкие – действительно были. Так что в этом случае давать волю своей фантазии ей вроде было ни к чему.
Но ее творческий метод и тут оставался таким же:
...
Было это в те почти неправдоподобные времена, когда мы, приезжая в Париж, останавливались только у Синявских. Поначалу мы пытались было селиться в недорогих отелях, но Марья, которая к тому времени уже перессорилась со всем русским Парижем, быстро это своеволие пресекла, потому что не могла контролировать, с кем мы общаемся, когда ее нет рядом.
Через час после прилета я уже звонила у ворот дома в Фонтенэ-о-Роз… Отворить мне вышел Андрей… Он нетвердым шагом спустился с крыльца и направился от дома к калитке, странно покачиваясь, словно его сдувало с дорожки сильным ветром.
«Марья улетела на три дня в Лондон, – сказал он, отпирая калитку, – и велела мне тебя впустить…» Мы покачались вместе несколько мгновений, а потом он, ухватившись рукой за столбик забора, умудрился круто развернуться и отступить в сад, открывая дорогу мне и моему чемодану.
Я покатила чемодан к дому, спотыкаясь о неровные булыжники дорожки, а Андрей поплелся за мной, приговаривая с каким-то отчаянным самобичевательным восторгом:
«Марья уехала, и я пью! Когда Марья здесь, она мне пить не дает – вот я и пью, когда ее нет!»…
Раскачиваясь на моей руке, он выкрикивал жалобно: «Что же мне делать? Что делать? Ведь она взбесится, когда узнает, что я тут без нее пил»… Я представила себе Марью в гневе, и мне стало его жалко.
«А откуда она узнает? – утешила я его. – Я ей не расскажу, и ты не рассказывай».
«Ничего не поможет, она все равно узнает, – безнадежно махнул рукой Андрей. – Она ведь страницы считает, сколько я написал, пока ее нет. А я нисколько не написал, потому что, когда ее нет, я пью. Она ведь, когда здесь, пить не дает, вот я и пью, когда ее нет!»
Возразить на это было трудно… Я чуть откачнула Андрея в сторону и прошла на кухню – там царил издавна знакомый мне беспорядок. В раковине громоздилась гора грязной посуды, стол был заставлен не поместившимися в раковине чашками с засохшими чайными мешочками. Я направилась к газовой плите, намереваясь поставить чайник, но Андрей перегородил мне дорогу: «Так ты не возражаешь, что я пью?»
Я пожала плечами – как я могла возражать против того, что он делал в собственном доме? – и протянула руку к чайнику:
«Делай что хочешь, а я попью чайку и лягу спать. У меня от этого перелета голова кружится».
Но он перехватил мою руку на полпути: «Может, ты боишься, что я буду к тебе приставать?»
У меня и мысли такой не было – он выглядел в этот миг старым взъерошенным гномиком, о каком приставании могла идти речь? Но я не хотела его обидеть и потому, разыгрывая повышенный интерес к зажиганию газовой конфорки, сказала осторожно: «Но ты же не будешь, правда?»
В ответ на что он ударился в воспоминания о какой-то поросшей мхом забвения истории пятнадцатилетней давности, когда он и впрямь ко мне очень активно приставал на глазах моего мужа и своей жены… Как ни странно, историю эту, несмотря на давность, он воспроизвел весьма реалистично, и все это для того, чтобы выяснить, не обиделась ли я на него тогда. Потому что, если обиделась, то должна его немедленно простить и поверить, что сейчас он такого безобразия не повторит. Для вящей убедительности он доверительно поведал мне, что он давно уже импотент, так что бояться мне нечего. Однако, когда, выпив чаю, – то есть я пила чай, а Андрей прямо из бутылки какую-то жидкость цвета чая, но точно не чай – мы отправились наверх искать для меня подходящую постель, он по-дружески посоветовал мне устроиться в Марьиной спальне: «Понимаешь, там единственная дверь с замком. Марья теперь на ночь от меня запирается, говорит, что я похабник».
