Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Сарнов Бенедикт Михайлович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Но тут меня осенило. А. Д.-то общается с Элен куда чаще меня. Учатся вместе. Явно симпатичны друг другу. Почему же, если я – да, то он – нет? Не может этого быть. Не могли они обойти А. Д. своим вниманием.
И задумал я узнать у друга правду. И, гуляя с ним по Гоголевскому бульвару, сказал ему: «Слушай-ка, часто ты докладываешь о встречах с Элен?» И друг честно ответил: «Когда как. Обычно раз в неделю». Потом дико взглянул на меня и спросил: «Откуда знаешь?»
Так мы вступили в неположенный, по правилам органов, контакт. Быстро установили, что «курирует» нас один и тот же деятель и что даже встречаемся мы с ним в одной и той же конспиративной квартире. Договорились о координации, в случае мало ли чего, наших докладов.
(Сергей Хмельницкий. Из чрева китова // 22, 1986, № 48)
Но долго придерживаться этой спокойной, информационно констатирующей манеры повествования он не в силах. И вскоре срывается на совсем другую:
...
Не ты ли бегал известно куда докладывать о новостях из жизни Элен Пельтье?
В переводе на прямой и грубый, а потому и гораздо более выразительный язык блатной фени это звучало бы так:
– Что же ты, падла, из себя целку строишь? Ведь ты – такой же, как я. К тому же куму ходил, на ту же конспиративную квартиру. И так же, как я, стучал на свою французскую подружку.
К этому, в сущности, и сводился весь смысл, все содержание его многословного ответа на обвинения Андрея.
Тут мне придется пересказать
историю отношений Андрея с Элен Пельтье-Замойской – так, как она описана в его романе «Спокойной ночи».
История эта при всей своей необычности достаточно проста, и я мог бы пересказать ее своими словами, но боюсь, что в моем изложении она утратит не только яркость красок, но и ощущение той художественной, а значит и жизненной, правды, без которого она может показаться еще более фантастической, чем была в реальности. Поэтому время от времени я буду обращаться к тексту романа.
С этого и начну:
...
К нам, на третий курс филфака, в 47-м году пришла француженка. Первая живая француженка и вообще единственная по Советскому Союзу в те далекие времена иностранка, зачисленная в высшее учебное заведение. Говорили, ее отцу, военно-морскому атташе, стоило немалых усилий пробить через Мининдел, дойдя до самого Молотова, чтобы дочери предоставили исключительное право учиться наравне со всеми, посещать лекции, сдавать экзамены в развитие тоже высшего уже у нее славянского образования, полученного, как это ни забавно, в Париже, в институте, под двуличной эгидой восточных языков… Холодный циклон, из Сибири, еще не дул в полную силу в сторону пригожей Европы. Или этого мы еще не замечали. После войны, мечталось нам, весь мир открыт. Контактам с уникальной иностранкой, спустившейся с неба на землю на дипломатическом парашюте, мы были рады…
Удивительная вещь, как я вспоминаю, никто из нашей среды не относился к ней подозрительно или враждебно. И никакой отчужденности. Все были, казалось, в нее неуловимо влюблены.
(Абрам Терц. Спокойной ночи. Париж, 1984)
Сперва, как видим, – все точь-в-точь как у Хмельницкого.
С той только разницей, что Хмельницкий не упоминает о том, что отец Элен Пельтье был военно-морским атташе Франции в СССР. (Не упоминает, как мы потом увидим, не случайно.)
Дальнейший ход событий тоже в точности повторяет ситуацию, описанную Хмельницким. Хотя излагает ее Андрей в несколько иной, не скупо информационной, как у Хмельницкого, а слегка беллетризованной форме (он ведь пишет роман, а не объяснительную записку):
...
Вызывают однажды повесткой в Райвоенкомат, а там уже, в отдельном отсеке, дожидается меня штатский товарищ мрачноватого, таинственного, но всем понятного назначения. Впрочем, для ясности, в общих чертах, суммарно, воспроизведу три наших с ним диалога, растянувшихся, конечно, во времени: год без малого протек между этими разговорами.
Диалог первый. – Так-так. Контакт с иностранкой?.. Нет, отчего же? – мы не против… Только… Зачем прекращать?! Напротив… Вы что – не сознаете?.. О, что вы, что вы! У вас прекрасная комсомольская репутация… Вы советский человек или не советский человек? вы советский человек или не советский человек? вы советский человек или не со… А вот этого я не советую… Да с вас ничего и не требу… Перестаньте, мы все про вас… Вы что – боитесь?.. Объясните! Значит, ваши контакты уже такого рода, что вам есть что скры?.. Но вам же нечего опасаться!.. Посмотрим с другой стороны… Вы же сами говорите: она положительно относится к Советской России?..
…нас не интересу… С чего вы взяли?.. Просто… дружески… Профилактика… Какой шпионаж?.. Мы сами видим… Посмотрите на себя в зеркало… Но вот дружеские отношения… чисто дружеские… уже придется продолжить… Вы советский человек или не советский че?.. Чего?! Вы что нас – за людей не считаете?.. Но вот подписку о неразглашении вам все же… Не беспокойтесь, мы вас найдем!..
Второй диалог. – Давненько, давненько… Ну и далеко ли продвинулась ваша нежная дружба?.. Белоэмигранты, между прочим, тоже любят Россию. Какую Россию? – различие… Ах, она вне политики?!. Не заливайте мозги… Сове… или не сове… На кого она работает?.. Что значит – ни на кого?.. Атташе!.. Как? вы не понима… кто такой атта?.. Ше!.. Да ведь это развед… По рангу, по должности… Военн… А мы – контрразвед… Активизируйте отношения… Ну, переведите в инти… То есть как это – не можете?.. Подумаешь, невеста!.. У меня, например, жена и двое детей… Но если Родина прикажет… Но вы можете за нею немного уха?.. Да я не наста… Знаем мы, знаем этих католичек… Кажется, она уже познакомилась с С. – вашим старым приятелем?.. Что ж, добро, добро… Пускай!..
(Абрам Терц. Спокойной ночи. Париж, 1984)
Я нарочно привел тут (пока) только два из трех этих воспроизведенных им диалогов, чтобы видно было, как одинаково складывалась и развивалась поначалу – что у Хмельницкого, что у Андрея – эта ситуация.
От обоих требуют, чтобы свои отношения с француженкой они не прерывали, а, наоборот, поддерживали и даже развивали. И оба упирают на то, что Элен вполне лояльно – и даже положительно – относится к Советской России.
Но в реакции их на это приглашение к сотрудничеству сразу же выявилась весьма существенная разница.
Хмельницкий на это сотрудничество соглашается легко, не испытывая по этому поводу никакого морального дискомфорта:
...
Новая доверенная мне работа меня не слишком обеспокоила. <…> О политике мы вообще не говорили, и все больше о высоких материях: история, искусство, философия. <…> Так что я имел все основания думать, что даже подробный отчет о высказываниях Элен Пельтье никак не может ей повредить.
(Абрам Терц. Спокойной ночи. Париж, 1984)
Андрей же сразу понял, всей кожей почувствовал, какая опасность для Элен таится в этом повышенном интересе к ней наших славных органов. И не то что моральный дискомфорт, а прямо-таки отчаяние и ужас охватили его, когда от него потребовали, чтобы он не только не прекращал своих отношений с ней, но даже постарался их «активизировать»:
...
Не знаю, откуда берутся такие мысли. Из какого резервуара? Ведь я не веровал в Бога. Совсем не веровал. И никакой там особенной души за человеком не признавал. К религии не испытывал никаких приливов, весьма смутно ее представляя. <…> Просто нашлись, по-видимому, для меня неодолимые границы. Увлечь? предать? и убить? Пускай не своими руками. Но убить? Нет, это свыше наших сил и дается далеко не каждому.
(Там же)
Слово «убить» тут не с потолка взято. И это не метафора и не гипербола, а самая наиреальнейшая реальность, со всей большевистской откровенностью высказанная ему собеседником в третьемих диалоге:
